– А он? – мама сильно волновалась.

–А он крикнул мне, чтобы я никому не говорила. Типа он в карты проиграл кому-то, и типа он должен был мне показать эти фотографии.

–Почему именно тебе? – мама недоумевала и даже сердилась.

–Не знаю, я его раньше не видела. Может, просто кому-то надо было их показать.

– А потом что было?

– А ничего не было. Я его несколько раз видела возле школы, вернее, его машину. Но обходила машину стороной. А он, наверное, в машине был. Но я шла себе и шла. По своим делам.

–Да положи ты этот телефон! – мама выхватила у меня смартфон из рук и стала листать страницы. – Вот я сейчас посмотрю, что у тебя тут! Небось, читаешь разную дрянь на сайтах.

Я замолчала, понимая, что бесполезно сопротивляться. Мама листала страницы и проверяла вкладки, приговаривая что-то о том, как мне много воли дали и что если бы не бабушка, которая бесконтрольно оплачивает всем мои трафики, она бы отобрала проклятый этот интернет и так далее. Ну, обычная тема. Им, значит, можно сидеть и смотреть свою «Игру престолов» с голыми дядьками, а мне нельзя «Мэджик зоопарк» смотреть. А то вдруг я увижу, как одна кошечка с другой кошечкой котяток делают! Зло прямо берет, ей богу!

– Так, Маргарита, – сказала строго мать, – я еще Игорю покажу твой смартфон, пусть посмотрит историю поисков в интернете, пусть почитает ленту событий и твою переписку. Доверия тебе нет никакого, учти, – и с гордым победоносным видом мать положила телефон в карман и вышла в кухню. А я осталась, дура-дурой, с недоеденной пиццей и без телефона.

Волей неволей, а пришлось сесть за пианино, начать разучивать сонатину. Сконцентрироваться было трудно. Я отвлекалась на несущественное. Так я начала думать о своей учительнице музыки. Эта тётка совершенно уникальная. Она дает мне произведения, которые сроду не найдешь даже в интернете, чтобы послушать, как юные гении играют. Вот дала мне сонатину какого-то Лукомского. Это что-то какафоничное на три страницы. Я добрела уже до второй страницы, и то только все руки отдельно. Как я буду их соединять – прямо не знаю. Иногда мне думается, что в нашей школе ноты кончились. Моцарт с Бахом были розданы, а что осталось – то мне. Я «помучила кошку» примерно с полчаса. «Мучить кошку» – это выражение моего отчима. Это так мои занятия на пианино Игорь называет. Сам бы попробовал Лукомского сыграть!

Может, я была расстроена тем, что у меня телефон отобрали. Может, я уже устала от лежания на диване, может, меня Лукомский бесит, я не знаю. Но ничего не получалось. Тогда я стала придуриваться. Стала крутиться на стуле поочередно в разные стороны и говорить на разные лады: «А-а-а-а» и «Э-э-э-э», поочередно опять же. Пока мать не пришла и не сказала, что у нее уже голова болит и пора бы мне делом заняться.

В общем, мысль такая: до вечера мне телефон не отдадут, а надо что-то делать. Причем полезное. Ну, я взяла старое полотенце и вытерла всю пыль с подоконников и столов (однако не заметила особых изменений в комнате). Потом на книжной полке над рабочим столом Игоря переставила все книги и блокноты корешками вовнутрь. Красиво. Беситься будет, конечно, ну на то и взрослые, чтобы беситься. Чтобы уж окончательно доказать свою полезность, я поправила покрывала на диванах, дав пинка коту, и разложила все подушки ромбами. Самой даже понравилось. И тут зазвонил домашний телефон.

Если честно, то я уж тыщу лет не слышала, чтобы он звонил. Мы им пользуемся исключительно для интернета. Я взяла трубку. Мне звонила учительница музыки Алла Петровна. Она попросила меня прийти в школу, какой-то срочный вопрос, что-то по поводу ансамбля. А то, говорит, я тебе на сотовый телефон не дозвонилась. Еще бы, дозвонилась! Я пошлепала на кухню и поставила маму в известность: надо мне идти в музыкальную школу, срочное дело. Мама, разумеется, согласилась. Конечно! Если на секцию по плаванию – так нет, а в компанию к Лукомскому – нате.

В общем, я пошла в школу, мне недалеко, два квартала. Мама строго-настрого приказала ничего не говорить о том, что я была в полиции и все такое. Пусть, мол, подольше не узнают, что я жертва преступления. Ну, что за психология! Не преступник же! Да и какая я жертва? Сами вы жертвы.

Музыкальная школа у нас находится в здании трактира купца Ломова. Этот купец понастроил в нашем городке кучу разных зданий. Красивые. В одном из них наша администрация, где мама работает, в другом – почта. А вот рядом, на соседней улице, в бывшем трактире наша школа, храм искусств. Что бы мы делали, если бы не Ломов? Где бы размещались, ума не приложу. Аллу Петровну я не очень люблю, к слову сказать. У меня раньше был другой учитель, мы два года занимались с Леонидом Павловичем. Классный дядька. Всегда веселый, усы черные. Постоянно шутил. Пальцы длинные, как у паука, так и бегают. Он постоянно мне показывал, как играть. Всякие хитрости, как быстро переставить пальцы в этюде, как растянуть первый и пятый пальцы на аккорде, как стаккато брать, чтобы не соскальзывали пальцы. Потом он уехал в Москву, его дочь поступила там в институт, а он сказал мне: «Ну, Марго, светлая королева, не скучай.» Не знаю, что он имел в виду, но часто меня называл «светлой королевой», это гораздо лучше, чем «бездарь глухая». Прихожу, смотрю: сидит Алла Петровна, в вечной своей блузке с рюшами, сама на подушку похожа. Выражение лица кислое, как на приеме у зубного врача. Рядом с ней сидит мальчик. Ничего себе мальчик, ушастый только. Встал, поздоровался со мной. Коля Федоров зовут. Ну, Коля так Коля. А я Рита Кулешова.

– Риточка, мы упустили из виду ансамбль, в третьем классе ансамбль полагается исполнять. Времени маловато для разучивания, но ничего, поднажмем. Ты же проболела в этом семестре, программу догоняла. Вот, с Колей будешь играть. Тебе вторая партия, Коле – первая. У него слух получше, чувство ритма. В общем, справитесь, – сказала Алла Петровна своим прокисшим голосом.

Очень педагогично, ничего не скажешь. Мама моя всегда говорила, что ученика критиковать в глаза, да еще в присутствии других учеников, никак нельзя.

– Алла Петровна, а ну его, этот ансамбль. Может, я две сонатины Лукомского лучше выучу? И даже Гидеке могу, Черни, – стала вяло протестовать я.

Алла Петровна выпучилась из блузки.

– Риточка, не спорь. Сроку – месяц, будем по субботам дополнительно собираться, и вы сами на дому поиграете. Договоритесь, кто к кому будет приходить.

Вот дела! Этого еще не хватало! Ушастый Коля тоже весь как-то поник. Стал украдкой чесать коленку. Может, это у него нервный тик?

Алла Петровна вручила мне ноты. Ксерокопия, два листа. Слава прогрессу, мы теперь нотных тетрадей и альбомов не носим. Всё легкое, одноразовое, необременительное. Красным фломастером была выделена каждая четная нотная строка. Это была моя партия. Одни аккорды, в двух руках.

– Это Чайковский, «Испанский танец», облегченный вариант,– подал голос Коля. – Яя уже играл его, только в переложении для одного исполнителя.

М-да. Вундеркинд. Он его играл уже. А я так – только с Гедике да Лукомским ознакомилась. И как это меня сразу угораздило к Чайковскому приступить?

Алла Петровна пригласила меня и Колю присесть и поочередно сыграла обе партии. Конечно, вторая партия была совершенно непонятная и однообразная. Мелодия-то идет в первой партии, там хотя бы запомнить что-то можно… Эх.

Алла Петровна назначила нам встречу на среду и отпустила. Получается, я к среде должна соединить две руки в своей партии. Ладно, посмотрим.

Мы с Колей пошли к раздевалке. Меня догнала Полина, коротышка из моего класса.

– Ой, Кулешова, привет. А чо ты в школе не была? – Полина хитро улыбалась. Она была ростом меньше меня почти на голову.

– Не была, и не была, тебе-то что? – пытаюсь отвязаться я.

– А к нам из полиции приходила тетка и рассказывала про тебя, что ты вроде как жертва преступления, что ты была подвержена какому-то незаконному воздействию. И теперь будет родительское собрание, и будут нашу школу охранять по периметру и обзванивать родителей, чтобы проверяли, во сколько ушел, во сколько пришел. И приедет с областного телеканала послезавтра какой-то знаменитый журналист. У тебя будут интервью брать, как у жертвы. Блин, везет же, покажут по телеку.