Наивный. Он не знал тогда, что есть эта страшная сила. Есть! И она уже совсем рядом. Близко. Почти за углом. Точит свой острый нож, чтобы вонзить его в сердце. Сначала – в его, а следом – в ее, Владино.
Чужие люди
В субботу утром, за завтраком, она торжественно объявила, что собирается замуж.
Мать притихла, окаменела и только смотрела на отца – сама новость не так взволновала ее, как волновала, впрочем, как всегда, реакция мужа.
Отец со стуком поставил чашку на стол и тяжелым взглядом уставился на дочь.
– Замуж, значит, собралась, – тихо сказал он, – выросла, значит. Созрела.
Влада кивнула.
– А что женишок? Тоже из сопливых?
Влада пожала плечом:
– А какая разница, сколько ему лет? Главное ведь не это.
– А что главное, дочка? – осторожно спросил отец. – Наверное, чувства? Любовь, так сказать?
Влада кивнула:
– Да. Чувства.
– Ага, – удовлетворенно проговорил он. – Ну, а все остальное?
Она пожала плечами:
– А что ты имеешь в виду?
– Я? – грозно спросил отец. – Я, милая, имею в виду, собственно, все! Где вы будете жить, например. Что будете есть. Во что одеваться. На что, кстати, будете свадьбу гулять. Достаточно?
– Все решено, – отрезала она, – никакой свадьбы не будет. Лично нам эта гулянка совсем не нужна. Жить будем у Саши – мы так решили. И его мама не против. А насчет денег ты, папуля, и не волнуйся – Саша работает, да и я устроюсь куда-нибудь. Не пропадем.
– Ага, – опять удовлетворенно протянул отец, – значит, не пропадете? И свадьбы не надо, и курорта не надо? И вообще ничего не надо – у вас же все есть, я так понимаю?
Она подняла на него глаза.
– Возможно, у нас многого нет. Ты прав. Но у нас есть главное, понимаешь? А все остальное – приложится. Наживется. Да и не надо нам многого. Теперь все понятно?
– Понятно, – спокойно ответил отец. – Мне-то понятно. А вот тебе!
Она махнула рукой.
– Моя жизнь, и я сама буду ею распоряжаться!
Встала, чтоб выйти из кухни. У двери обернулась.
– Да, кстати, мам. Подумай про завтрашний ужин.
Мать посмотрела на отца. Тот усмехнулся.
– Ну, раз ты такая у нас… самостоятельная, тогда ты и думай. Правильно, мать?
И та покорно кивнула.
«Чужие люди», – подумала Влада.
Совсем чужие! Не беда, не горе – просто очередная порция боли. Переживем.
Перед самой смертью мать попросила у нее прощения.
– За что? – спросила дочь.
– А за все, – ответила мать, – за все, Владка, за все. И за тот ужин, в частности.
Впервые она задала матери вопрос, который мучил ее всю жизнь:
– Мам, а почему ты терпела?
Она ждала, что мать скажет: любила!
И это бы все оправдало. Ну, или хотя бы – частично. Но мать ответила по-другому: «Боялась, что он уйдет. Уйдет и оставит меня с детьми. И как я вас вытяну? Обоих? Без специальности? Чтоб вы голодали и нуждались – да никогда. Лучше уж я буду терпеть!»
Она посмотрела на мать с такой жалостью, что та заплакала. Вернее, заплакали обе.
Потом, после ее смерти, она, конечно же, ее простила. Вспоминала ее жизнь и только жалела – злости совсем не осталось, ни капли. Голодное детство, война. Парусиновые туфли на бумажной подошве, подмалеванные зубным порошком. При дожде подошва размокала и отваливалась, а ноги окрашивались белым… Она боялась! Боялась всего: голода, одиночества, отца. А страх – это самая сильная мотивация. Вот и ответ.
А нам все равно!
Утром в субботу Влада торчала на кухне. Меню ее было простым: жареная курица с картошкой и свежий салат. Вряд ли вообще у кого-то из приглашенных прорежется аппетит при виде ее папашки с перекошенной физией и пришибленной мамаши с головой, втянутой, как водится, в плечи.
Ровно в семь раздался звонок. На пороге стоял Саша и его слегка перепуганная и взволнованная матушка. У любимого в руках были торт и цветы.
Отец сидел в кресле и почитывал газету. К ужину он так и не переоделся – треники и старая байковая рубаха. Мать сидела на стуле и испуганно, исподтишка, поглядывала на «хозяина».
Хозяин не поднимал головы.
Гости вошли в гостиную и замерли на пороге.
– Мама, отец! – запинаясь, объявила непокорная дочь. – К нам гости! Вы не заметили?
Отец поднял голову, сдвинул брови и медленно, нехотя, стал выбираться из кресла. Мать тоже встала и ждала, что будет дальше.
Отец подошел к растерянным гостям и, внимательно их разглядывая, медленно проговорил:
– Ну что ж… коли так – проходите.
Сели за стол.
Молчание было ужасным, невыносимым.
Потом отец крякнул и достал из горки бутылку. Разлил по рюмкам коньяк, положил в тарелку салат и грозно сказал:
– Ну, деваться-то некуда. Что, мать, – он сдвинул брови, и мать вздрогнула, – дочь пропиваем?
Она видела, как застыла будущая свекровь, испуганно взглянула на сына и нерешительно опрокинула полрюмки, зацепив вилкой кусок огурца.
Саша улыбнулся и протянул рюмку будущему тестю:
– Чокнемся?
Отец прищурил рыжий рысий глаз.
– Думаешь? – спросил он.
Саша безмятежно кивнул.
– Ну, попробуем, – согласился отец.
Отец чокнулся зло, громко. Но Саша опять улыбнулся. Ей, Владе, – ничего, детка. Прорвемся. Их ведь, в конце концов, тоже можно понять!
А разговор не клеился. Хотя отец вдруг сказал матери:
– Оль! Ты чего зажала грибы и огурцы? Доставай!
Мать тут же вскочила, закивала и бросилась на кухню.
Молчание тяготило, а отец словно наслаждался этим. Потом и ему надоело, и он обратился к Сашиной матери:
– Ну что, сватьюшка? Берешь к себе на постой?
Сашина мать растерянно улыбнулась.
– Беру. Куда денешься!
– А зря! – вдруг крякнул отец, откидываясь на стуле. – Зря, матушка. Ошибаешься!
Все замерли, ожидая чего-то ужасного.
– Зря, – повторил он, – раз уж решили – пусть сами! Сами, как мы. По баракам, подвалам. Да где они, эти подвалы? – с сожалением, словно расстроившись, вздохнул он. – Ну, тогда – в коммуналку. Снимут пусть угол и там, – он осклабился, – пусть наслаждаются!
Сашина мать удивленно спросила:
– Зачем же? Зачем эти муки? А разве вам не будет приятно, если у наших детей будет легче, не так, как у нас?
Он усмехнулся.
– Приятно? – повторил он, качая головой. – Приятно? А почему должно быть приятно? А? Приятно, надо ж – приятно! Должно быть непросто. Вот так! Тогда, может быть, – он запнулся, вспомнив что-то свое, – тогда, может быть, и из них что-то получится.
– Пап, – не выдержала Влада, – ну, может быть, хватит? Хватит, а? Да и потом, – она усмехнулась, – ты, генеральский сынок, много ли жил в коммуналках? И вообще – ведь все равно ничего не изменится! Мы любим друг друга и все равно будем вместе. Давай как-то… по-человечески, что ли?
Отец, уже хорошо принявший, посмотрел на нее тяжелым, недобрым и осоловевшим взглядом.
– По-человечески? – повторил он. – А вы с нами? По-человечески? Решили втихушку. И свадьбы им не надо, и путешествия свадебного. Умные какие! Всем, значит, нужно, а им – нет! Им, гордецам, ни к чему! А знаешь, дочка, почему ты туда стремишься? Туда, в замуж? А?
– Почему? – одними губами спросила Влада, понимая, что скандала не избежать. Она слишком хорошо знала родителя. – Ну, и почему же?
– Да потому! – Отец встал со стула и хлопнул ладонью по столешнице так, что жалобно звякнули рюмки. – А потому, что спать тебе с ним очень нравится! Вот почему! Думаешь, так будет всегда? И ты тоже так думаешь? – повторил он, уставившись на будущего зятя.
Саша дрогнул и кашлянул.
– Вы, Виталий Васильевич, как-то все… не так понимаете. Я люблю вашу дочь. И помешать нам не сможет никто, – твердо добавил он.
– Ну и люби себе! – неожиданно миролюбиво ответил отец. – Лезь в ярмо, раз мозгов нет. В девятнадцать-то лет! – И рассмеялся. – А ты дурак, парень. Какой ты дурак! На что семью содержать будешь? Твоя-то не привыкла на пустой картошке сидеть. Сапожки любит, туфельки. Платьица разные. А ну как заненавидит тебя через год, когда совсем скучно станет? Эх, сопличье вы зеленое. Совсем отбились от рук. Свободы у вас слишком много. Хочу – женюсь, захочу – разведусь. Женилка выросла, да?
