– Так точно-с! – кивнул головой Кунцевич.

– Вот и замечательно. Ну что ж, тогда не смею вас более задерживать. И не в службу, а в дружбу, мимо кабинета Власкова пойдёте, попросите его ко мне зайти. Незамедлительно.

«Кончилась сладкая жизнь» – подумал коллежский секретарь.

На Петербургскую он решил не ездить – в такую погоду поездка заняла бы весь остаток дня, и сразу же после обеда отправился на Офицерскую. К его удивлению, Гаврилов был уже там – сыскной надзиратель появился в его кабинете, едва Мечислав Николаевич начал снимать калоши.

– Беда, ваше высокоблагородие! – Говорил Гаврилов свистящим шёпотом.

Кунцевич, настроение которого после визита домой заметно улучшилось, сразу же приуныл.

– Ну? – сказал он, освобождая от калоши второй сапог.

– Околоточного на машинку взяли[7].

Коллежский секретарь прислонился к стене и застонал:

– Это точно?

– Точно. Городовой его узнал.

– Пся крев. Это какой же околоточный?

– Не наш он, не нашего отделения[8]. Городовой, что его опознал, из четвёртого участка Московской части перевёлся. Околоточный, фамилия у него Сериков, тоже там служил.

– И какого чёрта его на другой конец города понесло?

Гаврилов только пожал плечами.

– Начальству доложил?

– Никак нет, вас дожидался.

Кунцевич посмотрел на него с благодарностью:

– Как ты думаешь, может сказать Филиппову, что я был на месте происшествия?

Надзиратель отрицательно помотал головой:

– Я бы не стал. Следователь дюже на вас зол. «Я, – говорит, – здесь мёрзнуть должен, а ваш начальник в это время чаи с коньяком гоняет!» Спрашивал, не возвели ли вас в баронство.

Кунцевич выругался, смешав несколько самых отборных польских и русских ругательств:

– Ну ничего, пошлёт он мне срочное поручение, ответа дожидаться будет, пока ему самому барона не пожалуют. Ладно, пойдём сдаваться.

К удивлению коллежского секретаря, Филиппов отнёсся к его невыезду на место убийства довольно толерантно:

– Конечно, вы всю ночь работали, да и не знали, что полицейского убили, но впредь, Мечислав Николаевич, я всё-таки попрошу вас на такие серьёзные происшествия выезжать лично.

Кунцевич приложил руку к сердцу:

– Ещё раз, прошу простить.

– Прощаю, прощаю. Вы только этим делом не манкируйте, и к завтрашнему утру соберите как можно больше сведений. Ну и бумаги как можно больше испишите. Чувствую, стоять мне с утра на ковре у градоначальника, а без пухлой папки в руках там будет совсем неуютно…

В дверь кабинета постучали, и тут же её открыли, не дожидавшись ответа. В кабинет стремительно вошёл помощник Филиппова Инихов.

– Прошу простить, ваше высокородие, но дело срочное. Покойный Сериков первого сего февраля был уволен от должности и службы.

Филиппов хлопнул обеими руками по столу:

– Замечательно! Вы это наверное узнали?

– Наверное. Я приставу лично телефонировал.

– Великолепно, просто великолепно!

Радость надворного советника всем присутствующим была понятна – одно дело докладывать градоначальнику об убийстве полицейского, а другое – о лишении жизни простого обывателя. Убийство стража порядка – событие чрезвычайное, из ряда вон выходящее, и надзор за расследованием такого дела соответствующий. Ну, а убийство обывателя, дело кончено тоже печальное, но… Как это помягче сказать, привычное, что ли. Вон, в прошлом году в столице по одному обывателю каждую декаду укладывали. Если за каждого убиенного обывателя градоначальник с начальника сыскной начнёт стружку снимать, то к Рождеству от него одна кочерыжка останется. Так что завтрашний доклад у его превосходительства должен был пройти без лишних эксцессов. Вот только Кноцинг… Про расследование этого дела Клейгельс спросит, обязательно спросит!

– Вот, что, – Филиппов, задумавшись, помолчал с полминуты. – Сделаем так. Коль Первое отделение осталось без руководителя, я поручаю временно исправлять его должность вам, Мечислав Николаевич. Поэтому с сегодняшнего дня убийством Кноцинга вам заниматься. Найдёте убийцу, оставлю вас на центральном районе. А на ваше прежнее место я отправлю Алексеева. Гаврилов, будьте любезны, позовите его сюда, обсудим план дознания.

К дознанию Мечислав Николаевич решил приступить с утра. Во-первых, ничего полезного для дела этой ночью всё равно не сделаешь, а во-вторых – ему сильно хотелось спать. Поэтому, сразу же после совещания, он пригласил к себе полицейского надзирателя старшего оклада Игнатьева – один из лучших сыщиков покойного Кноцинга, велел к завтрашнему утру подготовить все материалы, а сам отправился домой.

Придя на следующий день на службу, он потребовал в кабинет чаю, разложил на столе изъятые в номере покойного Васильева вещи, и стал их внимательно рассматривать. Игнатьев молча сидел на стуле.

– Об обстоятельствах кражи у Вема что-нибудь новенького известно? – спросил коллежский секретарь своего нового подчинённого.

– Ничего, кроме того, что было в телеграмме. Киевляне обещали в кратчайшие сроки прислать копию дела почтой.

– В кратчайшие сроки… Знаю я этих работничков[9], даст бог к Пасхе дела дождёмся… Хоть самому в Киев ехать! Вы бывали в Киеве, Игнатьев?

– Бывал-с, в отпуску. У меня супруга оттуда родом, вот мы всей семьёй и ездили к тёще.

– Велика ли семья у вас?

– Нет-с. Я, жена, да сынишка.

– Большой сынок-то?

– Маленький. Одиннадцатый год. В этом году в училище пошёл.

– Маленький…маленький, – Мечислав Николаевич задумался, а потом взял в руки изъятую в вещах Васильева паспортную книжку и перелистнул несколько страниц, – а вот у Вема – большой. Теперь двадцать третий год пареньку. Зовут, кстати, Григорий. Григорий Биронович, будь он неладен. Дуй-ка, братец, в паспортный!

– Отдельный вид на жительство Григорий Биронов Вем получил в брянской мещанской управе 1 октября прошлого года, – докладывал Кунцевич начальнику. – Этот вид был прописан в столице 17 января, в меблированных комнатах «Московские сокольники», Малый Царскосельский, дом 17. А выписался его обладатель в день убийства. Убыл в посёлок Владимировка.

– Это где такой? – спросил Филиппов.

– Сахалин, Корсаковский округ.

– А! Герр Вем шутить изволит. Нам, господа, надо постараться, чтобы его туда взаправду отправить. Мы ведь постараемся?

Игнатьев гаркнул «Так точно», Кунцевич просто кивнул головой. Затем сказал:

– Мы, ваше высокородие сейчас в меблирашки[10], допросим прислугу, комнату обыщем. Не изволите ли постановленьице подписать?

Чиновник и надзиратель вышли на Офицерскую и синхронно поёжились. Мечислав Николаевич поднял бобровый воротник пальто, Игнатьев глубже надвинул «пирожок» на уши.

– На конку? – спросил он у начальника с надеждой на отрицательный ответ в голосе.

– Извозчика ищите! – буркнул Кунцевич.

В меблирашках они были через двадцать минут. Управляющий – кряжистый ярославец – долго читал постановление, беззвучно шевеля губами, наконец вернул его коллежскому секретарю:

– Милости просим, обыскивайте.

Управились быстро – в двухсаженной[11] комнатёнке кроме кровати, столика, стула и платяного шкафа ничего не было. Игнатьев перевернул тюфяк, раскрыл дверцы шкафа, попробовал сдвинуть его с места, но не смог.

– Давно жилец съехал? – спросил Кунцевич хозяина.

– Третьего дня. Вечером примчался, в десять минут собрался и был таков. Рассчитался, правда, сполна.

– Из вещей ничего не забыл?

– Да вроде ничего, во всяком случае прислуга мне ни об чём не докладывала. Впрочем, – ярославец вздохнул, – они могут и не доложить.