Ганс. Моего отца звали Михаэль, по-английски Майкл, по-русски Миша… (обращаясь к вошедшему) Виктор Иваныч, тут у меня журналист, может завтра…
Журналист. Я извиняюсь, если ваш разговор не секретный, и вы не возражаете, хотел бы поприсутствовать? А наше интервью продолжим позже.
Вошедший. Не секретный, но срочный. Почему я и примчался. Дело в том, что Йонас Михайлович по причине возраста не может присутствовать на заседании правительства…
Журналист (удивленно). Правительства?
Вошедший. Да, нашего калининградского правительства. Я советник губернатора по вопросу строительства глубоководного порта…
Журналист (еще в большем изумлении). Порта?
Вошедший. Еще никогда в истории Восточной Пруссии и Калининградской области не было глубоководного порта. Сюда заходили суда дедвейтом… (видит, что журналист не понял слово), ну грузоподъемностью… до девяти-десяти тысяч тонн, а у нас планируется сто-сто двадцать тысяч тонн, как в литовской Бутинге, где Йонас Михайлович некоторое время работал…
Журналист (обращаясь к Гансу). Работал в Бутинге?
Ганс. Ну, работал, пока не сменился владелец и меня, как совка, выставили на Родину, в Кенигсбергскую…, пардон, в Калининградскую область. А потом, бах, подряд несколько нефтеразливов, а пятна по течению пошли аккурат на пляжи Латвии… Дети…, они так и не научились отслеживать натяжение рейдового приемного буя, и шланги трах-тарарах, рвутся на радость… эстонцам!
Журналист. А почему эстонцам то?
Ганс. Там также настроили нефтетерминалов чтобы качать через них экспортную российскую нефть и нефтепродукты. Здесь порвалось, значит, там пошел оборот.
Журналист. И сколько тонн может убежать в Балтийское море при обрыве шланга?
Ганс. Сами посчитайте. Скорость подачи на танкер с приемного буя в Бутинге не менее тысячи тонн в час. Пока среагируют… Мало не покажется.
Журналист (в изумлении). Ё-маё! Мы говорим о Бутинге, а она ведь рядом с Палангой. До меня только сейчас дошло! Я был там недавно и в изумлении, как и все, наблюдал с курортного променада огромный танкер. Получается, что он шел как раз в Бутингу?
Ганс. А куда же ещё? Паланга рядом. Но при нормальной организации, как было у меня, все хорошо. При неумелой организации, сами видите, что бывает.
Журналист. Что политика делает?
Ганс. Ни слова о политике. Не люблю политику. Я просто механик и мне жаль, что не удалось к моей нищенской пенсии моряка, получить дополнительную зарплату.
Вошедший. Йонас Михалыч? Я извиняюсь, что прерываю вашу дискуссию, но у меня время (показывает на часы), так как быть с Бальгой?
Журналист (удивленно). С замком на Бальге?
Ганс. С местом размещения глубоководного порта, рядом с замком на Бальге.
Вошедший. И что им передать, (живо достает записную книжку) на счет Бальги?
Ганс (сурово). Передайте им, что это – бред сумасшедшего!
Вошедший (в изумлении). Не понял…
Ганс. Бред сумасшедшего, кто это все придумал. Вы что сами не понимаете, что подходной канал к терминалам угробит всю рыбу Калининградского залива. Про знаменитого заливного угря вообще забудьте! Я как рыбак категорически против! Зачем зарываться внутри себя! И Приморскую бухту забудьте. Эффект тот же. Рыбы и там не будет. Это, либо сам Балтийск! Либо Янтарный! Либо Пионерск! Точка! Остальное изложу, как обещал, в письменном виде.
Вошедший. Но ведь деньги на проект Бальги уже потрачены…
Ганс. Деньги – бумажки! До свидания, Виктор Иваныч!
Вошедший (спонтанно сворачивая свои причиндалы ). Да, да, спасибо что приняли…
Ганс буквально выталкивает чиновника из комнаты и в догонку в коридор кричит: «Созвонимся!»
Журналист. Не ожидал такого продолжения разговора.
Ганс. Поймите, это моя родина! Я здесь родился, и не важно, за кем числится эта территория. Костьми лягу, но не дам испортить данную Богом (показывает пальцем вверх) природу! Так на чем мы остановились?
Журналист. Вы что-то говорили на счет учебы…
Сцена затемняется, опять появляется барабанная дробь и в луче прожектора шагающий в форме юноша. Он уже уверенно шагает и голос в динамике его хвалит: «Хорошо правофланговый Ганс! Ты держишь строй! Раз-Раз-Раз-два-три! Раз-раз-раз-два-три! Раз-раз…» Барабан стихает, Ганс продолжает разговор.
Ганс. У нас в школе была палочная дисциплина. За тройку можно было схлопотать от учителя палкой по голове. За любое замечание старшего – ладони ставишь вверх и получаешь удары прутом. Терпишь! Если кто заплачет – пиши пропал!
Журналист. И часто тебе доставалось?
Ганс. Как и любому из пацанов. Но не за учебу. Мы ведь не можем без приключений. Учился я хорошо, на кол и двойку… Это типа пятерка и четверка в России. А вот с дисциплиной были проблемы. Даже не с дисциплиной, просто не повезло. Однажды мой корабль, вернее модель военного крейсера, потопила шлюпку с отдыхающими на озере, которое сейчас называется Верхним.
Журналист. Ничего себе!?
Ганс. Так получилось. Каждый школьник Третьего рейха должен был чем-то увлекаться. Я выбрал секцию моделизма. Мы делали модели яхт, кораблей и запускали на озере. Я замахнулся на военный крейсер. Вот он и протаранил шлюпку. Хорошо, никто не утонул. Но мне досталось и морально, и материально. А больше родственникам. Отец уже был призван на военную службу, а то досталось бы и от него.
Журналист. Где он воевал?
Ганс. На флоте. Но где, толком не знает никто, пропал без вести.
Журналист. Но есть же архивы.
Ганс. Искал. Нашел лишь бортовой номер подводной лодки. Подводников в конце войны не хватало и его прямо с завода на субмарине, которую он же и ремонтировал, отправили в море, механиком. Скорее всего, он покоится где-то на дне Балтики.
Журналист. Да, все это печально. И кто вас воспитывал?
Ганс. Некоторое время отца заменял мой дядя Гельмут… Лупил, за любую провинность. К тому же он запрещал мне встречаться с моей девушкой, готовил в солдаты. Потом и его призвали. Как это ни странно прозвучит, но я радовался, когда узнал, что его убили где-то под нынешним Черняховском. Путь к сердцу девушки был открыт.
Журналист. А девушка из твоего класса?
Ганс. У нас были отдельные классы. Как говорится, мальчикам налево, девочкам направо. А в школе было два входа и между ними нарисована полоса. Только попробуй заскочить к девчонкам. Тут же кто-нибудь да заложит. Система доносов была отработана до совершенства. Мы знали, что все доносят. Такова была система. Мы с подругой прятались на дачных огородах. Целовались в засос.
Музыкальная пауза на тему любви, молодой Ганс исчезает и в прожекторе возникает седой старик Ганс с продолжением своей истории.
Ганс. Мы хотели пожениться, но потерялись, как и многие из бывших кенигсбержцев. Когда Калининград открыли для иностранцев, я нашел ее в Германии. Она приезжала сюда с мужем. И мы опять целовались в засос.
Журналист. И что муж?
Ганс. Смотрел не отрываясь. И гоготал как умалишенный. Демократия, одним словом.
Журналист. Свобода нравов, я бы сказал.
Ганс. У них все хорошо, много детей, внуков, правнуков. А я одинок, все чего-то боялся. Думал, разоблачат, посадят. И посадили бы в советские времена, заслали бы куда-нибудь в Магадан. А теперь что? Могу хоть выговориться. И на том спасибо.
Журналист. Сочувствую, что так получилось. Может быть, лучше было все же уехать в Германию тогда, в сорок пятом.
Ганс. Я постоянно думаю об этом. Думаю, и понимаю, что это судьба. Так было прописано свыше… И я у себя дома.
Журналист. Все же о второй самой прекрасной половине человечества. Вы такой представительный. Неужели не было ни одной дамы?
Ганс. Вы правы, была одна женщина… В начале 90-х годов…, прошлого века…
Сцена темнеет. Появляется силуэт кафе в морском стиле. За столиком два немолодых человека. Это Ганс и владелец кафе, бывший моряк.
