Ну и еще в свое «Вольное общество» Глинка зазывал и расписывал его, прям как «восьмое чудо света». Но в гости туда я совсем не спешил, скорее наоборот. Публика на тех литературных посиделках собиралась слишком уж специфическая, что называется «масон на масоне сидит и декабристом погоняет». Рано мне пока обзаводиться компрометирующими связями, сначала надо укрепить на берегах Невы свои позиции во всех смыслах этого слова, попытаться встроиться в здешнее общество. Измазаться с головы до ног в дурно пахнущие субстанции, с точки зрения нынешнего поколения властьпредержащих, я, надеюсь, еще успею.

Не прошло и двух дней, как я снова оказался на Адмиралтейском проспекте, но на сей раз не один. Перед тем как войти в кабинет петербургского генерал-губернатора Глинка полушепотом наставлял меня, склонившись к моему уху.

– Имею честь знать его высокопревосходительство очень давно, уже лет семнадцать. Михаил Андреевич, помимо всем известных военных заслуг на ниве служения Отечеству, является еще и страстным театралом! Да–да! В прошлом году он возглавил Комитет для составления нового проекта об управлении театрами. Не чужд он и литературы с поэзией.

Я вопросительно изогнул бровь.

– Так вот слушай, Ваня, скажу тебе по секрету, два года назад Михаил Андреевич лично допрашивал небезызвестного тебе Пушкина Александра Сергеевича по поводу его антиправительственных стихов и фактически спас его от ссылки в Соловецкий монастырь или Сибирь …

До конца дослушать Глинку не успел. Из кабинета Милорадовича вышел офицер–кавалерист, держа в руке письмо с печатями.

– Пошли, Ваня, – Глинка ободряюще слегка постучал мне по спине.

Милорадович предстал передо мной в блестящем генеральском мундире с крестами на шее и звездами на груди. Михаил Андреевич, по линии отца происходил из сербского дворянского рода, роста был среднего, с довольно большим носом; русые волосы, в беспорядке взъерошенные на голове по здешней моде, оттеняли слегка подчеркнутое морщинами продолговатое лицо.

При нашем с Глинкой появлении генерал-губернатор и член Государственного совета сидел за столом и, не спеша раскуривая трубку, изучал содержимое каких-то бумаг.

– Ваше высокопревосходительство, – я склонил голову, – имею честь отрекомендоваться …

Милорадович довольно бодро вскочил с кресла:

– Действительно, русский, а я, прочтя принесенные Федором Николаевичем американские книги и кроссворды, что-то даже усомнился в душевном здоровье своего старого боевого товарища, – Милорадович громко рассмеялся.

– Ступай Федор Николаевич, – обратился он к Глинке, – я с нашим американским гостем пообщаюсь tet–a–tet.

Глинка себя ждать не заставил, сразу же вышел, прикрыв за собой дверь.

– Ваше высокопревосходительство …

– Бросьте вы, милостивый государь, Иван Михайлович – Милорадович подошел ко мне вплотную и глядя мне в глаза чуть задрал голову, – поговорим по-простому, без чинов?

– В неофициальной обстановке, так сказать?..

– Интересные у вас англицизмы, молодой человек, никогда не слышал, но по существу сказано, верно. Если вас не затруднит, то не тушуйтесь, обращайтесь ко мне Михаил Андреевич. Я еще окончательно из боевого генерала в паркетного шаркуна не превратился.

Милорадович опять заразительно рассмеялся, видать настроение у генерала было хорошее.

Вышел я из апартаментов генерал-губернатора весьма довольный сложившимся между нами разговором. Милорадовича интересовал в первую очередь вопрос содержания планируемой газеты, а именно, буду ли я печатать в ней статьи и заметки политического характера. Такую возможность я категорически отверг, заявив, что моя газета будет носить исключительно развлекательный характер, как и планируемые к печати книги. Наглядный пример у Милорадовича был перед глазами – мои рубрики в американских газетах, как и вышедшие книги политики вообще не касались никаким боком.

Мое прошение на открытие типографии генерал обещался удовлетворить в самое ближайшее время в письменном виде, а Глинка, с которым я пересекся сразу после разговора с Милорадовичем, с готовностью пообещался мне помочь подыскать вариант с недвижимостью, которое могло бы совмещать две функции в одном – и жилые комнаты и типографию.

***

При посредничестве Глинки, с кем я так удачно свел знакомство, по долгу службы хорошо знавшим, где и у кого можно узнать интересующую меня информацию риэлтерского характера, мне уже через полторы недели удается приобрести в собственность недвижимость на Васильевском острове, по 16-й линии.

По мне, так это место очень даже удобное – недалеко от центра – той же Стрелки и Невского проспекта. Да и сам Васильевский остров непохож на остальной каменный Петербург, здесь преобладают сады и бульвары, особенно великолепные летом. Району не присуща излишняя столичная помпезность, так как, как ни крути, но сейчас 16-ая линия являлась окраиной столицы. Чем дальше мы углублялись по Большому проспекту от Первой линии, тем все тише и спокойнее становилось вокруг. За кустами и деревьями садовых аллей скрывались все более мельчающие дома. За 7-й линией появляются уже деревянные мостки вместо плитных тротуаров. За 12-й линией на глаза попадались только извозчичьи дрожки, да изредка пешеходы. Линии Васильевского острова имели протяженность до 2-х км, поэтому в глубине восточной части острова помимо жилой застройки было полным-полно, выражаясь современным языком, коммерческой недвижимости на любой вкус. В основном это были доходные дома, торговые лавки, трактиры, закусочные, всевозможные цирюльни, прачечные и тому подобные заведения, размещавшиеся на первых этажах зданий, часто встречались мастерские и иногда даже взгляд цепляли редкие учебные заведения с больницами.

Сразу за 18-й линией начиналось обширное Смоленское поле с лесом и кладбищем, на юго-западной оконечности острова переходящее в сады и огороды. С запада оно упиралось в Галерную гавань и селение при ней, к северу же от Смоленского поля лежал практически необжитой остров Голодай, соединенный с Васильевским островом через реку Смоленку двумя балочными мостами. Позднее остров Голодай будет переименован, вот ирония, в остров Декабристов. С юга, вдоль набережной Большой Невы вытянулись казармы Финляндского полка и здания кадетских корпусов – Горного и Морского.

Дом мне достался весьма богатый для своего квартала – отштукатуренная «под камень» деревянная двухэтажка. Бывший домовладелец, переезжающий на новое местожительство в Москву, по примеру своих успешных соседей-бизнесменов планировал свое жилье со временем превратить в местную гостиницу – доходный дом, достроив еще три жилых корпуса так, чтобы образовался «двор-колодец». Поэтому, вместе с домом в довесок купил вполне приличный земельный участок вокруг него. Лишние финансовые растраты, пущенные на приобретение дорогой столичной земельной недвижимости, меня совсем не огорчили, даже наоборот, порадовали, во всяком случае, в плане бизнеса, будет куда расти. Но во всей этой патоке присутствовала не слабая такая ложка дегтя – через пару лет как минимум первый этаж дома уйдет под воду во время будущего наводнения. Поэтому, до ноябрьского наводнения 24-го года никаким масштабным переустройством и строительством здесь я заниматься не собирался. Имеющихся размеров для моей скромной типографии пока достаточно.

Рядом со мной стояла Дженни, а чуть поодаль с какой-то непередаваемой игрой торжественных, но в то же время, мрачных, уморенных жизнью физиономий застыло немногочисленное семейство Окуловых – вольнонаемных слуг, доставшихся мне «по наследству» от старых хозяев. Это были муж с женой, проживающие прямо в доме, точнее говоря в подвале. Муж – Осип, мужчина лет под пятьдесят, специализировался в качестве дворника/истопника/кучера, жена – Мария, занималась в доме традиционной для женщин работой – готовка/стирка/уборка. Семейство Окуловых из всех своих потомков сохранило только девятилетнюю внучку Юльку, остальные же отпрыски – кто погиб, кто пропал, большинство же умерло по младости лет из-за болезней различного происхождения, на которые так богат петербургский климат, особенно вкупе с местными антисанитарными условиями.