Аратов сидел, потупя голову.
- Можешь ты мне дать адрес этого дома в Казани? - промолвил он наконец.
- Могу; но на что тебе? Или ты письмо туда послать хочешь?
- Может быть.
- Ну, как знаешь. Только старуха тебе не ответит, ибо безграмотна. Вот разве сестра... О, сестра умница! Но опять-таки удивляюсь, брат, тебе! Какое прежде равнодушие... а теперь какое внимание! Все это, любезный, от одиночества!
Аратов ничего не ответил на это замечание и ушел, запасшись казанским адресом.
Когда он ехал к Купферу, на лице его изображалось волнение, изумление, ожидание... Теперь он шел ровной походкой, с опущенными глазами, с надвинутой на лоб шляпой; почти каждый встречный прохожий провожал его пытливым взором... но он не замечал прохожих... не то что на бульваре!
"Несчастная Клара! безумная Клара!" - звучало у него на душе.
10
Однако следующий день Аратов провел довольно спокойно. Он даже мог предаться обычным занятиям. Одно только: и во время занятий, и в свободное время он постоянно думал о Кларе, о том, что ему накануне сказал Купфер. Правда, его думы были тоже довольно мирного свойства. Ему казалось, что эта странная девушка интересовала его с психологической точки зрения, как нечто вроде загадки, над разрешением которой стоило бы поломать голову. "Убежала с актрисой на содержании, - думалось ему, - отдалась под покровительство этой княгини, у которой, кажется, жила - и никаких амуров? Неправдоподобно! Купфер говорит: гордость! Но, во-первых, мы знаем (Аратову следовало сказать: мы вычитали в книгах)... мы знаем, что гордость уживается с легкомысленным поведением; а, во-вторых, как же она, такая гордая, назначила свидание человеку, который мог оказать ей презрение... и оказал... да еще в публичном месте... на бульваре!" Тут Аратову вспомнилась вся сцена на бульваре - и он спросил себя: "Точно ли он оказал Кларе презрение? Нет, решил он... - Это было другое чувство... чувство недоумения... недоверчивости наконец! Несчастная Клара! - снова прозвучало у него в голове. - Да, несчастная, - решил он опять... - Это самое подходящее слово. А коли так - я был несправедлив. Она верно сказала, что я ее не понял. Жаль! такое, быть может, замечательное существо прошло так близко мимо.... и я не воспользовался, я оттолкнул... Ну, ничего! Жизнь еще вся впереди. Пожалуй, еще не такие случаются встречи!
Но с какой стати она именно меня выбрала? - Он взглянул на зеркало, мимо которого проходил. - Что во мне особенного? И какой я красавец? - Так лицо... как все лица... Впрочем, и она не красавица.
Не красавица... а какое выразительное лицо! Неподвижное... а выразительное! Я такого лица еще не встречал. И талант у ней есть... то есть был, несомненный. И в этом случае я был к ней несправедлив. - Аратов мысленно перенесся на литературно-музыкальное утро... и сам заметил за собою, что он чрезвычайно ясно вспоминал кажцое пропетое и сказанное ею слово, каждую интонацию... - Этого бы не случилось, если б она была лишена таланта.
И теперь все это в могиле, куда она сама себя толкнула... Но я тут ни причем... Я не виноват! Было бы даже смешно думать, что я виноват. - Аратову опять пришло в голову, что если бы даже и было у ней "что-нибудь такое" его поведение во время свидания несомненно ее разочаровало... Оттого-то она так жестоко и рассмеялась на прощание. - Да и где доказательство, что она отравилась от несчастной любви? Это одни газетные корреспонденты всякую подобную смерть приписывают несчастной любви! Людям с таким характером, как у Клары, жизнь легко становится постылой... скучной. Да, скучной. Купфер прав: просто ей надоело жить.
"Несмотря на успехи, на овации?" Аратов задумался. Ему даже приятен был психологический анализ, которому он предавался. Чуждый до сих пор всякого соприкосновения с женщинами, он и не подозревал, как знаменательно было для него самого это напряженное разбирательство женской души.
"Значит, - продолжал он свои размышления, - искусство не удовлетворяло ее, не наполняло пустоты ее жизни. Настоящие художники только и существуют для художества, для театра... Все остальное бледнеет перед тем, что они считают свои призваньем... Она была дилетантка!"
Тут Аратов опять задумался. Нет, слово "дилетантка" не вязалось с тем лицом, с выражением того лица, тех глаз...
И перед ним опять всплыл образ Клары с устремленным на него, залитым слезами взором, с приподнятыми к губам, стиснутыми руками...
- Ах, не надо, не надо... - прошептал он... - К чему?
Так прошел целый день. За обедом Аратов много разговаривал с Платошей, расспрашивал ее о старине, которую она, впрочем, и помнила и передавала плохо, так как не очень-то владела языком - и, кроме своего Яши, в течение своей жизни почти ничего не замечала. Она только радовалась тому, что вот он какой сегодня добрый да ласковый! К вечеру Аратов затих до того, что сыграл несколько раз с теткой в свои козыри.
Так прошел день... - зато ночь!!
11
Началась она хорошо; он скоро заснул - и когда тетка вошла к нему на цыпочках, чтобы трижды перекрестить его спящего - она это делала каждую ночь, - он лежал и дышал спокойно, как дитя. Но перед зарею ему привиделся сон.
Ему снилось: он шел по голой степи, усеянной камнями, под низким небом. Между камнями вилась тропинка; он пошел по ней.
Вдруг перед ним поднялось нечто вроде тонкого облачка. Он вглядывается; облачко стало женщиной в белом платье с светлым поясом вокруг стана. Она спешит от него прочь. Он не видел ни лица ее, ни волос... их закрывала длинная ткань. Но он непременно хотел догнать ее и заглянуть ей в глаза. Только как он ни торопился - она шла проворнее его.
На тропинке лежал широкий, плоский камень, подобный могильной плите. Он преградил ей дорогу... Женщина остановилась. Аратов подбежал к ней. Она к нему обернулась - но он все-таки не увидал ее глаз... они были закрыты. Лицо ее было белое, как снег; руки висели неподвижно. Она походила на статую.
Медленно, не сгибаясь ни одним членом, отклонилась она назад и опустилась на ту плиту... И вот Аратов уже лежит с ней рядом, вытянутый весь, как могильное изваяние - и руки его сложены, как у мертвеца.
Но тут женщина вдруг приподнялась - и пошла прочь. Аратов хочет тоже подняться... но ни пошевельнуться, ни разжать рук он не может - и только с отчаяньем глядит ей вслед.
Тогда женщина внезапно обернулась - и он увидал светлые, живые глаза на живом, но незнакомом лице. Она смеется, она манит его рукою... а он все не может пошевельнуться...
Она засмеялась еще раз - и быстро удалилась, весело качая головою, на которой заалел венок из маленьких роз.
Аратов силится закричать, силится нарушить этот страшный кошмар...
Вдруг все кругом потемнело... и женщина возвратилась к нему. Но это уже не та незнакомая статуя... это Клара. Она остановилась перед ним, скрестила руки - и строго и внимательно смотрит на него. Губы ее сжаты - но Аратову чудится, что он слышит слова: "Коли хочешь знать, кто я, поезжай туда!"
"Куда?" - спрашивает он.
"Туда, - слышится стенящий ответ. - Туда!"
Аратов проснулся.
Он приподнялся в постели, зажег свечку, стоявшую на ночном столике, но не встал - и долго сидел, весь похолоделый, медленно осматриваясь кругом. Ему казалось, что с ним что-то свершилось с тех пор, как он лег; что в него что-то внедрилось... что-то завладело им. "Да разве это возможно? - шептал он бессознательно. - Разве существует такая власть?"
Он не мог остаться в постели. Он тихонько оделся - и до утра пробродил по комнате. И странное дело! О Кларе он не думал ни минуты - и не думал оттого, что решился на другой же день ехать в Казань!
Он думал только об этой поездке; о том, как это сделать, и что с собою взять, - и как он там все разыщет и узнает - и успокоится. "Не поедешь, рассуждал он сам с собою, - пожалуй, с ума сойдешь!" Он боялся этого; боялся своих нервов. Он был уверен, что, как только он там "все это" увидит воочию, всякие наваждения разлетятся - как тот ночной кошемар. "И всего-то на поездку пойдет неделя... - думал он, - что такое неделя? а иначе не отделаешься".
