Вышла Ксантиппа, и Сократ удивленно на нее воззрился: не поцеловала его, как обычно, ни словом не попрекнула за то, что целый день его не было дома. И еды никакой не вынесла. Села напротив, сложив руки. Ага, подумал Сократ. За день здесь что-то произошло...

- Ну, говори, милая, сказывай, что у тебя на сердечке, да и дай нам поужинать. Мы проголодались, правда, Лампрокл?

- Хочу я немножко побеседовать с тобой.

- Что? Ты? Клянусь псом, беседы мне всегда по душе, даже в собственном доме. Но нельзя ли после ужина?

- Нельзя.

Он вздохнул и потянулся к сумке за семечками.

- Ну начинай, дорогая. Я готов.

Ксантиппа, устремив на мужа черные глаза, заговорила так:

- Сократ учит: отсутствие всяких потребностей - свойство богов; чем меньше у нас потребностей, тем ближе мы к божественному, к совершенству. Так что сегодня мы станем богами.

Сократ, не догадываясь, к чему она клонит, воспринял ее слова с юмором:

- Вот как! Это мне нравится. Какой же богиней хочешь ты стать? Которую выберешь из всей толпы?

- Я еще подумаю. Сначала выбирай ты.

- Я? Мне, видишь ли, не приходило в голову... Который из них лучше? Нет, не так. Которому из них лучше живется? Ясно, кому: Зевсу! У него есть личный виночерпий Ганимед, и стройнобедрая Геба носит ему на стол яства, и на каждом шагу у него красивая земнородная - наш Дий гуляка из гуляк! Я, Иппа, выбираю Дия.

Ксантиппа улыбнулась - в уголках ее губ залегла маленькая черточка коварства.

- Так! Наш папочка выбрал величайшего обжору на Олимпе, да не накажут меня боги! Кто бы ожидал от столь мудрого аскета. Значит, я лучше следую учению Сократа, чем ты.

- Как это понять, милая?

- Ну, возможно меньше потребностей - это ведь божественно, правда? Вот я и выбираю Эхо.

Сократ удивился:

- Эхо? Богиню Отзвука? Почему?

- Во-первых, она очень болтлива, как и я. Во-вторых, слыхал ты когда-нибудь, чтоб Эхо чем-то питалась?

- Я люблю хорошую шутку, - с упреком сказал Сократ. - Но такие речи вместо еды...

- Вот именно, дорогой. Бери свой дорожный гиматий и отправляйся на Олимп.

- Что мне там делать?

- Напросись там на ужин, как ты привык делать здесь. А я возьму Лампрокла, мы встанем у портика на агоре и, быть может, выклянчим себе что-нибудь на ужин.

- Клянусь псом, что это значит? - всерьез рассердился Сократ.

Ксантиппа в ответ привела неумолимые расчеты:

- Сколько мы выручили от продажи оливок? Несколько драхм. На эти деньги купили муки и уже всю съели. Из остатков оливок выжали масло и тоже съели. Вино из Гуди выпил ты с друзьями. А несколько кружек молока, что я надаиваю от козы, - это для Лампрокла.

- Почему же ты мне... - начал было Сократ, но его тотчас перебили.

- Готовится война. На рынке начинается паника. Ничего нет. Ничего не будет. Из-под полы-то все будет - конечно, за серебро. В нашем доме - ни обола. Софисты... Молчи! Я осведомлялась! Софисты берут в месяц по пятидесяти драхм с ученика. Сколько у тебя учеников? Да из каких богатых семей! И - ни гроша. Ловишь людей на крючок, как рыбак рыбу. А поймаешь - ни чешуйки тебе не перепадает. Молчи! Так и слышу твое: "Но, Иппа, я думаю о человеке, а не о драхмах! От человека зависит и его счастье, и счастье всех..." Какой тебе прок оттого, что ты заботишься об их счастье? А? Знаю, скажешь, мол, награда твоя велика: благо людей. Ну ладно. Накорми же меня и нашего мальчика этим благом! Ага, не можешь? То-то и оно, мудрая твоя голова! И опять слышу, как ты говоришь: чего нам не хватает, моя лошадка? У меня есть ты, у тебя - я, у нас обоих - малыш, который вырастет красивым в маму и глупым в папу...

Сократ расхохотался:

- Точно так, дорогая!

- Не сказал ли тебе в глаза Антифонт, какой ты безумец? Такой жизни не выдержал бы ни один раб! Питаешься - хуже быть не может... Раб не выдержит а мне выдерживать? Нам с Лампроклом тоже вместо еды семечки лузгать? Но ты-то ведь ходишь по пирушкам! Так? К одному на обед, к другому - зачем же брать за учение хоть несколько жалких оболов! Тебе не нужно! Или никто не желает платить за твою мудрость?

- Дураки были бы, если бы платили. - Сократ еще пытался шутить. - А я ведь советую всем быть умнее...

Ксантиппа, не в силах продолжать в легком тоне, заплакала от злости и от жалости; Лампрокл, хоть и не понимал, в чем дело, присоединился к матери весьма громким ревом.

Сократ обошел вокруг стола, подсел к жене и взял ее, несмотря на сопротивление, к себе на колени. Вытирая ей слезы, целовал смуглое лицо.

- Ах ты, моя лошадка! Ну, ну, умерь свой бешеный галоп. Монолог свой ты произнесла отлично. Ну не реви, я ведь это всерьез, с самыми лучшими намерениями... Но почему же ты, дурочка, ничего мне об этом не говорила?

Ксантиппа отвечала сквозь всхлипывания:

- Да ведь все у тебя на глазах... Я говорю - ты не слышишь... Дух твой далеко... - Она повысила уже сердитый голос. - Вечно он где-то витает, твой дух, а я тут погибаю от работ и забот...

- Ну хватит, девочка. Вчера Критон говорил мне, что дела на рынке все хуже и хуже и, если нам что понадобится, чтоб я зашел к нему. У него, знаешь, два поместья под Гиметтом.

Она взглянула на Сократа сквозь слезы - отчасти с любопытством, отчасти с подозрением:

- А скажи мне... Ведь Критон часто нам помогает, почему же ты, не принимая ни от кого ни драхмы, от него...

- От него тоже ни драхмы! А еда - не деньги. Еда - не милостыня. Это дар. Эй! Лампрокл! На коня!

Мальчик проворно взобрался к нему на спину и сел верхом на плечи.

- Н-но! - крикнул Сократ и выбежал со двора.

Ксантиппа, еще со слезами на глазах, смотрела им вслед, шепча с любовью:

- Сумасшедший...

Критон, как всегда, принял Сократа радостно. Погладив Лампрокла по кудрявой головке, поручил его рабыне, приказав угостить всеми лакомствами, какие найдутся в доме.

Оставшись с другом наедине, Сократ рассказал, что у Ксантиппы нет больше и горсти ячменной муки; Критон извинился перед гостем и вышел, чтоб распорядиться отнести в дом Сократа корзину с припасами, а также вино и масло.

- Ну вот, все устроено, - сказал он, вернувшись.

В таких случаях у Сократа всякий раз портилось настроение, и всякий раз Критону приходилось повторять, что ему просто приятно оказывать другу небольшую помощь. Но сегодня и после этих слов Сократ не перестал хмуриться. Тогда Критон повел его в свою библиотеку.