От составителя

XXV век. Земля по-прежнему голубым карбункулом висит в космосе. Но сами земляне уже не те, что были тогда, когда впервые увидели свою планету со стороны. Живут преимущественно в городах. Продолжают осваивать пространство, время, познавать самих себя.

Но кое-где на планете в сохранившихся естественных ландшафтах обитают фермеры.

Они – обласканные электронным и механическими благами цивилизации, производящие много здоровой и вкусной пищи для горожан, еще хранят на своих хуторах тот неспешный и чудаковатый стиль жизни, давно забытый остальными.

Об одном таком хуторе, расположенном недалеко от большого космодрома, в этих записках и идет речь.

Пользуюсь случаем выразить благодарность студентке УМЦО, РФ1 Василисе-Стало-Быть-Премудрой, без чьего жизнерадостного участия этот литературный проект вряд ли бы состоялся.

Профессор, д. энц. н.

Лев Спиридонович Корчажкин

Действующие лица эпизодов 17, 18, 19

Батя, Трофим Трофимович – хозяин хутора

Марья Моревна – его жена

Василиса – их дочь

Иван – муж Василисы, диспетчер космодрома

Джон – сосед, африканец, механик космодрома

Старичок Прохор – сосед, самогонщик

Илья Муромец – пасечник

Павлик Морозов – деревенский паренек

Длинный Петька – чиновник по мелким поручениям

Кот Василий – историк, смотритель Дуба.

Батя стоял у калитки, положив руку на забор, и разговаривал с человеком в комбинезоне комбайнера. Комбайнер был обычным, загорелым, но вот только комбинезон у него был странным – мокрым, как половая тряпка в ведре. Комбайнер расстегнул пуговицы на плечах и теперь выжимал нагрудник. В изумрудную траву падали грязные капли.

– Вот ведь, – удивлялся комбайнер, – потеешь в страду, потеешь, он все впитывает, и не пахнет. Под дождь попадешь, или топливом обольешься – отталкивает. А тут на тебе! Хлынуло, и все впиталось, не оттолкнулось. И воняет! Странная какая-то водица. В уши попала, теперь звон в ушах колокольный. Но не похоронный. И шепот, шепот, как в библиотеке.

– Дела! – качал головой Батя.

– И надо же! – продолжал комбайнер, – только вчера постирался. Пошел было меду купить. А тут все побежали. Меня подхватило, да вот и намочило со всеми.

– Дела! – повторил Батя.

– Мокр-р-рый! Совсем мокр-р-рый! Кур-р-рица мокр-р-рая! – застрекотали сороки на березе.

Комбайнер погрозил им кулаком, снова повернулся к бате:

– Говорят, сынишка мой тут у вас. Так я за ним. Не натворил бы чего.

У дома, напротив скамейки, под старой яблоней, спиной к хуторскому обществу, а заплаканной физиономией – к беленому стволу, стоял паренек. Хлюпал носом, иногда вытирал слезы рукавом. Слез было много – падали на ботинки. Ботинки своими язычками их слизывали, причмокивая.

– Ты бы шнурки завязал, а то соленого налижутся, потом из луж не вылезешь, – сочувственно сказала Марья Моревна.

Паренек послушно присел и стал, всхлипывая, завязывать шнурки.

Иван вытянул шею, посмотрел на ботинки паренька

– Ух ты! Крутая обувка! Не у каждого взрослого такая есть. А у тебя откуда?

Парнишка закончил со шнурками левого ботинка, перевалился, как утка, и стал завязывать правый:

– Мне Черномор за службу дал.

– Так прямо и Черномор! – удивилась Марья Моревна, – он отродясь детей не баловал! Своих не завел, а чужие на него всегда косились. Один ты смелый такой!

– Так и меня не баловали, – насупился парнишка. – Я работал, заслужил.

– Чем же ты Черномору подсобил, – ехидно спросил старичок Прохор. – У него, чай, помощнички постарше найдутся.

– Что я, совсем маленький, что ли? – обиделся парнишка. – Я все могу. А такое простое дело вообще за раз!

– Ишь ты! Деловой какой, – усмехнулась Марья Моревна. – Дело простое у него. А деревня-то вся вымокла!

Парнишка снова отвернулся и стал ковырять кору пальцем:

– Ну, вымокла. Черномор сказал, не беда, высохнет. Не такие случались… форс… фарс… морс… марс… маж… морж…

Паренек запутался в словах и замолчал.

– Черномор это, наверное, форс-мажором назвал. Мы проходили, я знаю, – пояснила Василиса и спросила:

– А как тебя зовут?

– Павлом. Родители Павликом кличут.

– Не похоже на Черномора, – задумчиво произнес Иван, – больно мудреное для него слово. Ему и не выучить такое никогда – с его-то происхождением!

– А он и не учил. Он по бумажке читал. Ему Вий дал. Говорит, если кто спросит, ты им это и прочитай. Заклинание, мол. От всех грехов, – пояснил Павлик

– Так! А ты, значит, такой интересующийся прохожий, взял, да и спросил? – старичок Прохор поерзал на лавке, подсаживаясь поближе.

– Я не прохожий. Я же сказал – службу сослужил.

– А каким ветром тебя туда занесло? – спросил Иван. – Все дети на каникулах.

– Известно каким, – гордо ответил Павлик. – Ветром перемен. У нас в школе программу поменяли, на каникулы практическую работу задали. Вот я на лугу и практиковался.

– И что делал?

– А за КоРОсиЛками2 приглядывал. У нашей деревни болото с осокой, а между болотом и деревней лопухи в рост человека. Вот там им самое место. Ученые из Столицы приезжали, как увидели, обрадовались. Нигде, говорят, такого болота и таких лопухов нет. Самое место для испытаний.

– Вот как! – удивилась Марья Моревна, – пастушок, значит!

– Ага, пастушок, – согласился парнишка. – Только я не просто приглядывал, я молоко охлаждал. Дар у меня такой – на что погляжу задумчиво, то сильно остывает. Морозовы мы, наследственность такая.

– Ну а служба твоя в чем состояла? – снова встрял старичок Прохор, – за какую такую службу такие боты выдают?

– У нас возле деревни, – проникновенно начал рассказывать пастушок, на болоте огромный пузырь вырос. Говорят, в древние времена в одной пади молодая крестьянка утопилась – ее за старика бородатого замуж выдать хотели. Так люди стали ходить, и в эту падь свои горести рассказывать, чтобы полегчало. А в болоте, известное дело, болотный газ, пузыри со дна поднимаются и лопаются. А один пузырь – как раз в этой пади – не лопнул. Рос и рос. Люди ходят, печалятся, а он растет и растет. И звук такой из него, если тронуть. Будто кто-то поет так заунывно: «Терпи-ите, терпи-ите… у-у-у».

– Страсти какие! – изумилась Марья Моревна.

– До костей пробирает, – согласился Иван.

– Мы такое не проходили, – нахмурилась Василиса.

– Бывает, бывает! – вполголоса пробормотал старичок Прохор. – Если в какой деревне Павлики Морозовы живут, не такое еще случается.

– Ну а дальше то что? – спросил Иван, – ботинки-то когда появятся?

– Вот, – продолжил Павлик, – пузырь рос, обрастал мхом. На него уже и птицы садились, поверху зайцы перебегали, лисы. А потом и люди тропку на вершину проложили. Чтобы с вершины свои горести пузырю диктовать. У него там как бы пупок – дырочка есть, вроде клапана. Да и ответное «терпите» снизу почти не слышно. Снизу оно – как бульканье, как будто в животе бурчит, а сверху ясно, чисто: «терпи-и-те!». Вроде даже как радостнее на душе становится.

В том году к пузырю лесенку приладили с перилами. А то некоторые соскальзывали, в лопухи падали, жаловались. И теперь на лесенке – очередь. А от этого, ясное дело, – паренек посмотрел на Василису как на самую образованную, и, запинаясь, произнес – балан-си-ровка нарушилась.

– Равновесие! Я знаю, мы проходили! – радостно воскликнула Василиса.

– Если где равновесие нарушилось, падение неизбежно, – вставил старичок Прохор.