Наконец он закончился. Слава богу! Занятия продолжились.

Когда моя откровенная скука уже грозила вылиться в малопривлекательное раздражение, нам представили ещё одну сотрудницу. Её лицезрение полностью сменило моё внутреннее состояние. И не только сменило, но и откровенно смутило. Чувство интереса к человеку давно, признаться, покинувшее меня, возродилось так неожиданно и мощно, что удивило не на шутку…

Мне и теперь с трудом удаётся переводить язык чувств на доступный разговорный; тогда же я и не знала, что это два разных языка. Ну, не у всех, конечно. У небольшого процента людей, надо отметить, редких людей, язык сердца и ума одинаков. В основном – у детворы.

И вот представитель этого самого процента стоял перед всеми нами у доски и смущал меня донельзя. Первый вопрос, пришедший мне на ум: «Как такое сюда попало?» Девушка совершенно не походила ни своим внутренним содержанием, ни внешним комплектом на тех, кого мне уже удалось здесь лицезреть. Молодая симпатичная особа с осмысленным взглядом и искренней улыбкой, в приличном стильном костюме (контрастно отличавшим её от остальных «руководительниц»), с чёткой, незамусоренной всякими протяжными «эками» и «амами», вразумительной речью, казалась нечаянно попавшим белым пятном на квадрат Малевича. Удивительно…

В тот поздний вечер я возвращалась домой с сумбурными чувствами. Всё меньше верилось в экономическую целесообразность этой сомнительной затеи, однако волновало даже не это. Меня не покидало взволновавшее чувство удивления. В последние лет десять своей жизни удивляться не приходилось, и я, наверное, просто забыла, какое это классное чувство. Но ко всему этому примешивалось стойкое ощущение, что я знаю эту изумившую меня девушку. Не знаю откуда, но знаю. Хотя, может, это от того, что её зовут так же, как и меня. Мне всегда нравилось моё имя, и те, кого звали так же, сразу же вызывали во мне лёгкую приязнь. Может быть… Не знаю…

Прошло немного времени, и я сдружилась с некоторыми представителями офиса, в том числе и с моей одноименницей. Обучение закончилось, в конце этого процесса нам объявили, что заниматься мы все будем сетевым маркетингом. Знание будущего направления деятельности сдуло большинство группы с горизонта общения, некоторые единицы, в том числе и я, решили идти до конца. В теории данное экономическое явление мне было понятно ещё с институтских времён, и по сему приемлемо, тем более, что с практикой я была ещё не знакома. Понеслись нелёгкие трудовые будни начинающего сетевика.

Многое не получалось, в том числе и организация хоть какого-либо, пусть даже неприлично малого, дохода. Но этот неприятный момент затемнялся приобретённым кругом общения, который меня искренне будоражил и радовал. Совершенно другие люди, другие идеи и понимание, отличные от того, что меня окружало ранее, как мне казалось, будто небо от земли. Привлекало даже то, что большинство умело излагать свои мысли почти без привлечения мата. Хоть я и сама была страстной любительницей народного фольклора, но мне почему-то всегда сердечно импонировали люди, его не использующие, и при этом могущие построить стройную логическую связку и внятно передать эмоциональный фон. Плюс к этому мои новые знакомые завалили меня потоком книг (а признаться, книги для меня – объект святого поклонения с детства), о существовании которых даже предполагать не доводилось. В общем, мой ум был настолько заполнен чем-то новым, неизведанным и до коликов интересным, что и настроение искрило радостными надеждами на будущее, не обращая внимание на настоящее.

Серьёзный удар по моему подвижному уму был нанесён однажды вечером, в кругу моих новых знакомых. Говорили на разные темы, обсуждали необычности, вычитанные в книгах, в общем, общались. Кто-то пошел покурить, кто-то удалился для телефонных переговоров, а мы с моей тёзкой аккуратно приговаривали оставшийся коньяк. Надо сказать, что к этому времени мы уже порядком сдружились, а потому и позволяли себе изливать друг другу душу.

– А моя крёстная постоянно говорит, что я в дерьмо влезла! Отдала кучу бабла в никуда, так, на ветер выкинула! Одно сплошное разводилово!

Мы искренне развеселились. Такие отзывы нам уже приходилось выслушивать не раз: и от близких, и от далёких. Приятных ощущений они доставляли мало, но мы все, спрятав глубоко обиду на эти заявления, делали хорошую мину и сами себе объясняли, что народ глуп, забит и экономически безграмотен.

– Не, ну как! Вон, у этого, философа бизнеса, там же чёрным по белому: «отдай то, что хочешь получить!» Да и эта известная истина: «что посеешь, то и пожнёшь!» Как же влезать без денег?! Просто не понимают люди, и твоя крёстная в том числе!

– Угу…

– А ты ей-то объясняла, бизнес-план показывала?

Наташка фыркнула и лишь махнула рукой.

– Да ей не нужны объяснения! Не нравится ей весь наш бизнес-проект, и всё.

– И кто у нас крёстная? Волшебница? – я пошутила, как казалось, удачно.

– Юрист…

– О! Так тем более, нужно ей показать структуру. Это ж не учитель и не дворник, а юрист! Человек с высшим образованием! – по-видимому, коньяк поделился со мной значительной долей упрямства. – Юрист! Это ж не фунт изюму, а юрист! Надо показать, где денежки лежат, – такой человек обязательно поймёт!

В ответ Наташка звонко рассмеялась, заразив своим смехом и меня. Поржать я любила; только сейчас в голове возникло некоторое недоумение – над чем это мы, собственно, хохочем?

– Она твердит, что денег тут никаких не видит, и бизнес-план ей показывать бесполезно! И «Горец» наш, старший горе-руководитель, обводит всех нас вокруг пальца и пудрит мозги… И татарка ему в этом активно помогает, хотя играет перед нами роль преданной и заботливой мамаши.

– Непонятно… С чего такие предположения? И как можно видеть или не видеть деньги, если даже ты ей бизнес-план не показывала? Какие-то заявления для юриста несерьёзные!

– Ну, юрист она на полставки… А в основном она с людьми работает, лечит их, ну, ты понимаешь… И людей она видит, вот и говорит… Понимаешь?

– Не, не понимаю… – наш разговор очень незаметно поменял направление и перетёк в плоскость, для меня совершенно не ясную. Единственное понимание, которое у меня появилось вдруг и ниоткуда, так это интуитивное ощущение вдруг возникшей важности разговора. – Вообще не понимаю. Если так, то что получается, что нам тут все врут, и мы друг другу врём.

– Не, не все. Вот ты не врёшь.

– Я?!

– Ага. Крёстная говорит, что ты не врёшь, не умеешь.

– Я не умею?! Интересно… Как это она обо мне может что-то знать и говорить, ведь мы и незнакомы, и не виделись ни разу?!

– Не знаю – как. Но она про тебя ещё говорит….

Следующие несколько минут, как пишут в высокохудожественных книгах, показались мне вечностью. Слушая Наташку, я поняла, что, даже если бы мы были знакомы с этой самой крёстной, вряд ли бы ей было такое известно. Даже самой себе я не позволяла вытаскивать на божий свет те мысли и совершённые в былые времена собственные поступки, о которых сейчас слушала со стороны. Слушала с полностью растерянным умом и колотящимся сердцем. Как набатом билась в пустом мозгу одна-единственная реальная мысль: «Этого не может быть! Этого не может быть!» Не может никто со стороны – ни знакомый, ни тем более (!) незнакомый знать и видеть то, что спрятано у меня внутри за десятком ширм и перегородок. Не мо-же-т-т-т!

Мозг, не желая погибнуть под этим неистовым стуком, сам себе выдал спасательную фразу: «Может, Наташка так прикалывается? Какой-то неизвестный развод? Может, просто так совпало, ну мало ли, угадала невесть как?! И просто проверяет мои реакции? Может, это просто какая-то проверка?»

Я уставилась на неё во все глаза в попытках увидеть хоть какой-нибудь подвох. Ведь лицо человека – книга открытая, читай – не хочу. Но подвоха не было! Это было ясно, смотри хоть глазами, хоть чем. Она сидела и вещала в совершенно свободной и открытой позе, нигде не промелькивало даже намёка на желание меня как-нибудь задеть или подколоть. Единственное, что отличало именно эту речь от предыдущих застольных рассказов, так это появившиеся в голосе неуловимо-нежные нотки, когда она говорила про свою крёстную, да еле различимый искристый блеск её всегда озорных глаз. Где-то внутри у меня автоматически отметилось, что я впервые сталкиваюсь с таким отношением говорящего к неприсутствующему здесь человеку.