2017 год

Я боялась себе признаться в том, что натворила. Осознание правды посещало внезапно. Оно было похоже на маячки памяти. Я боялась их. Они были пугающими, отрывистыми, не складывались в общую картину.

Впервые меня посетила эта догадка два года назад, когда камень упал на капюшон коляски спящей дочери. Это были несколько секунд. Стук. Тишина. И громкий плач моего ребёнка. Первая мысль, которая мелькнула тогда – «я не успела почитать книгу». И только потом сознание включилось, и я бросилась смотреть, что с моей девочкой. Всё было в порядке. Камень прошёлся по касательной и, скорее всего, она проснулась только от громкого стука. Мне кажется умение чувствовать, умение осознавать происходящее ко мне так и  не пришло. Его никогда не было. Я всегда подавляла чувства и эмоции.

1987 год. Олечка. 5 лет.

– Мама, мамочка вернулась!

Босоногая девочка кинулась навстречу матери. Женщина устало шагала вдоль тропинки. В руках она несла две сумки с продуктами. Платье тёмно-изумрудного цвета, сидело точно по фигуре – не зря две ночи она провела без сна, обновляя гардероб.

– Мамочка!

Кудряшки девочки рассыпались по плечам от бега, маленькие ручонки обхватили мать за ноги. Вздёрнутый носик жадно вдыхал знакомый запах: свежего хлеба, пота, духов «Красная Москва». Последние Олечка украдкой наносила себе за мочки ушей, как мама. В эти минуты казалась себе ужасно взрослой и важной.

Женщина опустила сумки на землю. Обхватила мозолистыми руками растрёпанную головку, наклонилась и поцеловала дочь в макушку.

– Олька, ты чего босиком опять? Вот чертёнок. Дождь прошёл, лужи какие, да у тебя ноги до подколенок все в грязи. Беги домой. Сейчас же мыться! Скоро ужинать будем.

Девочка снялась с места, как оленёнок, потревоженный хрустнувшей веточкой. Унеслась далеко вперёд, хлопнула калиткой в заборе.

Мать подняла сумки и с нежной улыбкой тяжело пошагала следом.

2017 год

Когда я узнала, что беременна, смотрела на две полоски теста и чувствовала, как внутри меня разливается солнце. Тихая радость вперемешку с некой тревожностью поселилась в душе.

Когда маленький розовый комочек мягко шлёпнули мне на живот, я не могла поверить, что это мой ребёнок. Я видела, как она двигала крошечными пальчиками, смотрела на меня огромными глазами и осознавала – вот я, тридцатилетняя женщина, дала жизнь новому человеку. Он вырос внутри меня, а сейчас лежит сверху. Это было странное чувство, как будто это происходит не со мной, я просто герой фильма или книги, и по сценарию сейчас должна родить дочь.

Последующие два месяца я провела на автомате: накормить, помыть, покачать, повторить. Я осторожно прислушивалась к тому, что испытываю к ребёнку. Но кроме высокой ответственности ничего не могла нащупать.

Любовь приходила крадучись, день за днём, ночь за бессонной ночью. Однажды, когда я легко погладила крохотный кулачок перед тем как уснуть, пальчики крепко обвили мой палец и не собирались отпускать. В этот момент я поняла – я мама. Нежность, колючая, суровая нежность кольнула в самое сердце, я заплакала. Я впервые плакала от любви. От любви к дочери.

1994 год. Олечка. 11 лет.

«Она меня за дуру считает? Неужели думает, что я не понимаю, что это не случайность». Оля с силой стучала в дверь веранды. Та не поддавалась. «Ушла покурить, а меня закрыла, чтобы я не увидела. Сколько можно обманывать. Я же чувствую запах».

Девочка не впервый раз ловила мать за странными движениями. Та что-то прятала за спиной или в кулаке. Неуловимый запах сигарет выдавал запретное – мама курила. Это было так стыдно, так непереносимо больно. Нет, не то, что мать курила. То, что скрывала, обманывала, не хотела поговорить с ней.  И сейчас вот так подло закрыла на задвижку – сделала вид, что не увидела дочь.

Оля стиснула кулаки, слёзы-предатели потекли по щекам, в носу стало влажно и щекотно. С той стороны двери послышались тяжёлые шаги. Слёзы мгновенно высохли, разум прояснился. Оля спрятала неприятные чувства и мягко постучала в дверь.

– Мам, открой меня.

– Ой, а я не увидела тебя, закрыла и ушла в огород.

Противный запах табака исходил от пальцев и волос матери. Оля пожала плечами и выбежала во двор из своего неслучайного заточения.

2017 год.

Любовь к ребёнку ошеломила меня. Я не могла надышаться дочерью, не отпускала ни на минуту днём, ночью она оставалась рядом. Нарушился сон, появились странные мысли. Например, я чистила картошку длинным острым ножом, прикладывала лезвие к запястью, легко проводила по коже, оценивала оставленный след. Потом возвращалась к приготовлению еды и игре с дочкой.

Мы часто гуляли, потому что сидеть дома было невыносимо. Дочь спала редко и только у меня на руках. А если не спала, то орала громко и невыносимо пронзительно. В моменты особой чувствительности я затыкала уши, уходила в ванную, пускала струю воды на дно акриловой ёмкости и слушала её шум. Советы в стиле «спи, пока спит ребёнок» раздражали своей бестолковостью. Я не могла спать. Я очень хотела, но не могла. Я могла всю ночь просидеть рядом с дочерью, рассматривая её черты: ушки, ещё покрытые пушком, носик, губки, сложенные аккуратным бантиком. В такие моменты сердце заливалось нежностью, а на щёки просились слёзы. Я любила свою дочь. Любила до дрожи, до беснования, до исступления.

1995 год. Олечка. 12 лет

Бурые пятна на белье появились внезапно. Три дня Оля приходила из школы и украдкой застирывала свои трусы. На четвёртый призналась маме.

– Месячные начались, – уронила мать, равнодушно раздвинув колени дочери руками. – Сейчас тряпку принесу. Трусы выстирай.

Стало очень стыдно и неприятно. Как будто кто-то чужой только что лапал за ноги. Оля не думала о том, что скажет мать, но эта холодность окатила до кончиков пальцев. Девушка чувствовала себя замороженной. Вскоре женщина вернулась, бросила рядом несколько белых тряпок, сложенных в большие прямоугольники. Она не заметила, что дочь плакала.

Позднее, после ужина, Оля сидела у телевизора и слышала как разговаривают родители. «Созрела девка у нас, месячные начались», – говорила мама. «А сколько ей?» – спросил отец. «Двенадцать исполнилось», – раздался сухой ответ.

Странный короткий разговор Оля сочла мелким предательством. Она только что перешагнула в другой период жизни – стала взрослой. И никто не хочет с ней это обсудить, шепчутся за спиной, как будто она прокажённая.

2017 год

После очередной бессонной ночи любования ребёнком я долго не могла прийти в себя. Болела не голова, болел сам мозг. Дочь активно лепетала с шести утра, муж ушёл на работу, а я не могла подняться и сделать себе завтрак. Напряжение нарастало, каждый звук разливался болью в черепной коробке.

Неожиданно я услышала тишину. Повернулась к дочери – она мирно спала. Я поднялась, выпила обезболивающую таблетку и легла спать рядом с любимым комочком.

Выспалась вволю – дочь хорошо прочувствовала меня и дала отдохнуть. Мы лежали на кровати крепко обнявшись. Она улыбалась мне ещё беззубым ртом. Боль из головы исчезла – это было великолепно. Я поднялась, оделась сама, переодела дочь, и мы пошли завтракать. Я сделала себе яичницу, дочь питалась моим молоком. Вдруг в материнстве появился просвет – можно спать, можно есть, и дочь не орёт. Запивая бутерброд с колбасой чаем я смотрела, как дочь сосёт грудь. Это умилительное зрелище, скажу я вам. Глазки полуприкрыты, одна ручка трогает ушко, вторая похлопывает грудь. Ротик широко открыт, губки обнимают грудь, снизу виден язычок. Слаженная работа каждого мускула рта и лица – идёт добыча молока из моей груди. Я слышала глоточки, нега и счастье опутывали меня. Казалось, что нежность прямиком из груди попадает в дочь.