– Как это извели? – с неподдельным изумлением воскликнул Измайлов. – Что значит извели?

– А то и значит, – ответила самая продвинутая из старушек, которую звали Екатерина Петровна. – Пустил Мишка в дом змею подколодную. Оксанку, хохлушку эту. Ну она быстренько свои порядки и навела. Женила дурака на себе и свекровь извела.

– Так что же – она ее убила, что ли? – спросил псевдотелохранитель.

– Убила – не убила, а только нет Эммы Марковны. Конечно, старая она стала…

«Тоже мне молодухи!» – подумал про себя Измайлов.

– Забывать многое стала. Выйдет во двор погулять, чаще с Оксанкой, но иногда и одна. Три раза встретишься с ней – три раза поздоровается. Не помнит, что вчера говорила. Зато как про старые времена разговор зайдет, как и начнем блокаду вспоминать, тут она все до мельчайших подробностей помнила и про Бориса Натановича тоже. Мне иногда казалось, что она вообще-то не очень понимает, что муж умер. Он для нее как живой был. А уж добрая-то она была. Скольких она деньгами выручала. Знаете, на какие пенсии мы живем? А Эмма Марковна всегда помочь готова была. А уж если кто из нас что попросит и скажет, что для внуков, так сразу даст денег. Своих-то внучат бог не дал ей. А Оксанка стерва аж зубами скрипела и все в свою книжечку записывала, когда, кому, сколько денег Эммочка одалживала.

– Ну и что, отдавали долги?

– Мы, конечно, отдавали – с достоинством сказала Екатерина Петровна. – Но были и такие, что добротой ее пользовались. Так и остались ей должны, кто по пять, кто по три тысячи… У Оксаны этой все записано.

– И что же она могла сделать со старушкой?

– Да кто ж знает наверняка? Может, сунула ее в какую-нибудь богадельню под другой фамилией и томится она там болезная. Мы все думаем, что сейчас что-нибудь с Мишей случится и останется она хозяйкой такого сокровища, как эта квартира. Метраж-то какой! И самый центр города! Что тут говорить.

– Да, – еще раз протянул Измайлов.

– Вот ты родной, телохранитель, зря ты тут с нами прохлаждаешься. Если когда и охранять твою хозяйку, так вот сейчас. А то не ровен час отравит эта мерзавка твою красотку.

– Ну уж прямо и отравит! – невесело улыбнулся Федор. – А что же второй сын? Который заграницу уехал. Он-то к матери как?

– А что с него толку! Эмма Марковна рассказывала, что он ее все в Америку звал. Какой-то там особо красивый штат есть. Название не помню. Ну а Эммочка посылала его куда подальше. Я вообще не могу понять, чего он ее звал. Разве она от могилы Бориса Натановича куда-нибудь бы двинулась?

– Да жива она, жива, – настойчиво вклинилась в разговор еще одна соседка, которую подруги именовали Игнатьевной, – жива она – это точно. Как она исчезла, две недели прошло. Я пошла в церковь свечку за упокой поставить, три раза ее зажигала, три раза пламя задувалось. Нет ее на том свете. Такой примете верить можно.

Любопытную беседу о судьбе пропавшей Эммы Марковны прервал звонок. Анна попросила Федора подняться в квартиру Розенфельдов.

Вся компания пила чай с какими-то изумительными пирогами и плюшками, испеченными Оксаной. Федор Петрович был задумчив, а его супруга весело щебетала, уплетая пышную выпечку. Все увлеченно рассматривали увесистый семейный альбом с фотографиями Розенфельдов. Михаил сидел несколько обескураженный. Повествование Оксаны далось ему непросто.

Наконец Федор сказал:

– Уже полдвенадцатого, нам пора.

– Сейчас я отвезу вас в отель, – радостно подскочил Миша.

– Нет, спасибо. У нас другие планы, Михаил Борисович, – настоял на своем Федор.

Когда сыщики вышли на улицу, Измайлов нежно обнял Анну за плечи и сказал:

– У меня такое предложение. Давай мы немножко погуляем по центру города, зайдем хотя бы на часик в Русский музей, а потом пообедаем в гостинице «Европа».

– В «Европейской», – улыбнувшись, поправила мужа Анна. – Повторим маршрут из медового месяца?

– Хотелось бы, – весело ответил Федор.

Еще в самом начале супружеской жизни Анна заметила, что Федор необыкновенно любит живопись. Она сразу поняла, что бывший муровский оперативник обладает каким-то безупречным и безошибочным художественным вкусом. Ему нравились и классика, и новое искусство. Причем были такие произведения, у которых Федор мог стоять часами. Постепенно он стал рассказывать Анне, что около некоторых картин он как будто теряет себя в пространстве и времени. Ему кажется, что он переносится в иные обстоятельства и становится частью сюжетов, изображенных на полотнах великих мастеров. Аня была уверена, что в Русский музей Измайлова потянуло непреодолимое желание постоять рядом с потрясающим полотоном Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Это бывало у Феди. Когда бы они ни приходили в Третьяковку, а случалось это довольно часто, Аня знала, что, вопреки всем планам, он обязательно должен побыть какое-то время рядом с шедевром Врубеля «Принцесса Греза». Анна подхватила мужа под руку, и они отправились ловить такси, которое должно было доставить их на Инженерную улицу в любимый музей.

Позже за обедом они обменялись информацией и впечатлениями, полученными в первой половине дня. Измайлова удивило то, что Анна очень доверилась рассказу о затухавшей свечке.

– Ты знаешь, Федя, – сказала она. – У меня сильное предчувствие, что старушку мы найдем. Где – это другой вопрос. Нужно искать Розенфельда-младшего, живым или мертвым. Сам видишь. Думаю, все самое интересное нам предстоит в Москве. Убеждена, что любящий сын Вова увез старушку из города и где-то спрятал. Разговоры про заграничный паспорт, конечно, смущают. Но в конце концов мы все проверим.

– Анюта, – скептически усмехнулся Измайлов, – что ты проверишь? У страны открытая граница. Сел в поезд Москва—Киев и через сутки полетел из Борисполя, куда заблагорассудится.

– Да, ты, конечно, прав, но все равно будем искать во всех направлениях.

Воскресенье закончилось тем, что исполнительный таксист Борис Николаевич отвез академика Захарьина и Федора Измайлова на Московский вокзал, где они сели на любимый поезд «Красная стрела», который отбывал в Москву в 23 часа 55 минут.

9 августа, понедельник

Утром в понедельник Анна проснулась с тяжелым чувством. Ее тяготила мысль о том, что надо поговорить с шефом. Она с грустью думала о том, что нужно решать что-то со своим будущим и Смирнов наверняка в очередной раз нажмет на нее, чтобы склонить к нужному решению. Когда Анна услышала в трубке голос Анатолия Борисовича, ее несколько удивили игривые интонации, звучавшие в голосе высокого государственного чиновника. «Какое счастье, что я до него так сразу дозвонилась, – подумала Анна. – Утром, в понедельник. Интересно, где он сейчас?»

– Привет, отпускница! – весело шумел Смирнов. – Не иначе, как по работе соскучилась. Самое время – самое время. Я хорошо помню, когда ты должна выйти из отпуска. Небось, на каких-нибудь Канарах прохлаждаешься?

– Нет, Анатолий Борисович. Я на море. Но на Карельском перешейке, а не на Канарах. У меня к вам очень серьезное и важное дело. Прошу помощи. Беспокою Вас только по крайней необходимости. Если Вы разрешите, суть моего дела и свои предложения я направлю на вашу электронную почту. Когда мне вас побеспокоить?

– Жди моего звонка. Как только освобожусь, сразу позвоню, – и Смирнов тут же дал отбой.

Анна сбросила секретарю Смирнова Инге заранее подготовленное письмо и настроилась на длительное ожидание. Анна искренне любила и уважала заместителя Генерального прокурора РФ, своего многолетнего боса Анатолия Борисовича Смирнова. Это был высококлассный юрист, мастер разумного компромисса и совсем несчастный толстяк, что делало его любимым героем анекдотов и злых колкостей. У него были 40 кг избыточного веса и, по-видимому, какой-то неправильный обмен веществ. Все его сидение на диетах, поездки в санатории и лечебницы в лучшем случае не давали никакого результата, а в худшем после сбрасывания 3-5 килограммов вызывали жуткий скачок веса со знаком плюс, так что у Анатолия Борисовича просто опускались руки. Он был все время голоден. Специфический метаболизм организма заместителя Генерального прокурора был, по-видимому, связан с тем, что он постоянно находился в состоянии сильнейшего стресса. А врачи постоянно напирали на то, что ему, конечно же, удастся решить все свои проблемы с весом, а следовательно, и с сердечно-сосудистой системой, если он будет спокоен и будет вести размеренный образ жизни, много двигаться, заниматься физкультурой. Однако реальные обстоятельства жизни Анатолия Борисовича исключали столь благостное и упорядоченное течение жизни. Он нервничал, заедал стресс, толстел, видел, что здоровье никуда, и опять ел.