В ослепительной лазурной синеве над городом раздавался клич соколов, едва различимый в общем гуле голосов горожан. Священные птицы Ваэссира сопровождали Хатепера, подтверждая правильность совершённого шага, и сердце его радовалось, впервые за долгое время свободное от всех тревог.
Когда паланкин пронесли через ворота во внутренний двор перед дворцом, стражи скрестили копья, не пропуская никого лишнего внутрь. Хатепер не оглядывался. Совсем по-новому он взирал на небольшую площадь, раскинувшуюся перед ступенями дворца, – словно оказался здесь впервые. Садовые деревья обступали её аккуратной аллеей, примыкая почти к самым дворцовым стенам. Золочёные, украшенные рельефами – кобрами и соколами, – двери были гостеприимно распахнуты. Несмотря на красоту и изящество резьбы, они были крепкими: инкрустация скрывала под собой железное дерево, обитое металлом. В случае нужды дворец очень быстро превращался из гостеприимного Дома Владык в неприступную крепость.
У дверей, на вершине ступеней, стоял сам Император в парадном белом облачении, и Двойной Венец венчал его рогатую голову. По правую руку от него величественно замерла царица, милостиво взиравшая на прибытие родственника. Её наряд, белый с золотом, был, как всегда, безупречен. Голову венчала золотая корона с Матерью-Грифом, одной из ипостасей Аусетаар, чьи крылья обрамляли её лицо наподобие шлема. Этот венец цариц, как и императорский Двойной Венец Обеих Земель, надевался нечасто, лишь по особым случаям и для определённых обрядов. Выбор облачения и ритуальных украшений был неслучаен.
Восемь Ануират выстроились почётным караулом, а чуть поодаль толпились вельможи, возбуждённо переговариваясь и указывая на паланкин.
Владыка улыбнулся и раскрыл руки, словно для объятия. Слуги аккуратно опустили паланкин на землю, и Хатепер величественно сошёл с него. Стражи у ступеней отсалютовали ему. Все остальные почтительно замерли, ожидая, когда Император скажет своё слово. Великий Управитель склонил голову.
– Привет тебе, брат мой. Сегодня Дом Владык принимает тебя с той же радостью, с которой предок наш Ваэссир принял твоё возвращение в прямую ветвь рода. Свет, жизнь и благословение тебе, сын Владыки, брат Владыки, старший царевич Хатепер Эмхет, – провозгласил Секенэф, и его глубокий голос пронёсся над площадью, отражаясь, казалось, от каждого камня, донося смысл его слов до каждого из присутствующих.
Толпа вельмож взорвалась приветственными криками, прославлявшими его. И снова Хатепер ощутил исходившую от них волну, несшую его точно воды Великой Реки.
Великий Управитель поднялся по ступеням, и Секенэф заключил его в объятия. После пришёл черёд царицы. Лёгкие руки Амахисат легли на его плечи, и старший царевич невольно вздрогнул, но не показал своего смущения. Царица задержала взгляд на его лице, потом подалась чуть ближе и шепнула:
– Верю, ты знаешь, что делаешь.
Уточнить не было возможности – она уже отстранилась, одарив его милостивой улыбкой, и заняла место подле своего супруга. Хатепер последовал за царственной четой. Вся придворная челядь выстроилась по обе стороны центрального коридора дворца, и все кланялись Великому Управителю едва ли не с бо́льшим почтением, чем Императору и царице. Проходя мимо них, Хатепер почти физически чувствовал их взгляды, прикованные к нему, и в особенности – к золотому навершию, сделавшему его рог целостным. Да, все они прочитали знак правильно, просто пока не смели в голос обсуждать свои мысли на этот счёт. Хатепер знал их всех, но сегодня словно тоже видел по-новому – как и знакомую с детства дворцовую площадь, как и внутреннее убранство Дома Владык. Что-то в самом воздухе изменилось бесповоротно, и как бы сам он ни относился к произошедшему, особенно понимая цель, стоявшую за этим, – сегодня он пришёл сюда в новом качестве. Обратной дороги не было.
В большом тронном зале были накрыты невысокие пиршественные столы. Дворцовые повара превзошли сами себя, наготовив столько блюд, сколько не подавалось единовременно, наверное, со дня восхождения Владыки Секенэфа на трон. Всевозможные овощи и фрукты, мясо, птица и рыба, приготовленные по всем известным столичным рецептам, свежевыпеченный хлеб и лучшее пиво соблазняли многообразным переплетением запахов. Большие кувшины с изысканным вином из императорских запасов располагались у столов, и, точно стражи, рядом с ними замерли искусные виночерпии.
Секенэф и Амахисат прошествовали к стоявшим на небольшом возвышении тронам. Император тепло улыбнулся брату, приглашая сесть по левую руку от себя в приготовленное специально для старшего царевича кресло. И этот жест тоже не был случайным. Опускаясь в кресло, Хатепер отчётливо вспомнил, как точно так же несколько лет назад сюда садился молодой Хэфер, провозглашённый наследником трона.
Слуги поднесли царской чете и брату Императора отдельные столики. Речь Владыки, открывавшая пир в честь его брата, была краткой – о стабильности в Обеих Землях, поколебать которую не могли никакие смутные угрозы с Севера, о благодарности Богам, защищавшим пределы Империи и покой её жителей, о радости в сердце Владыки от возвращения брата.
Когда гости расположились на мягких циновках и подушках у пиршественных столов, Амахисат чуть улыбнулась и хлопнула в ладоши. По её безмолвному приказу в зал, словно лёгкие тени, проскользнули танцовщицы в полупрозрачных одеяниях. При каждом их грациозном шаге позвякивали браслеты и ожерелья, задавая ритм мелодии, подхваченной вошедшими следом музыкантами. Коротко царица взглянула на Хатепера, точно спрашивая, по нраву ли ему. Хотя едва ли она сомневалась – вкус царицы был безупречен во всём, в том числе и в музыке. Никто лучше неё не мог наполнить дворец изысканной роскошью и украсить любой праздник. Дипломат кивнул ей почтительно и с благодарностью.
Он мог лишь догадываться, какие противоречивые чувства испытывала Амахисат, чествуя его возвращение. В любом случае, сейчас было не время и не место говорить о личном. И омрачать искреннюю радость брата Хатепер также не хотел – слишком уж редко Секенэф радовался. У них ещё будет время обсудить всё…
* * *
После праздника прошла всего пара дней, но государственные дела не стояли на месте. Давно закончились часы официальных встреч и прошений, и даже поздние доклады придворных уже были приняты, но царицу ещё ожидали представленные её высокому вниманию свитки с отчётами. Гораздо больше Амахисат интересовали сейчас послания осведомителей, но новостей пока не поступало. Она не находила себе места, хоть и прошло ещё слишком мало времени, чтобы ожидать чего-то.
Ренэфа не было давно, слишком давно. Она никогда не показала бы этого, но ей тяжело было отпускать от себя сына. А с тех пор, как ей донесли об угрозе его жизни – угрозе, которую сам он предпочёл скрыть… При мысли об этом царица сжала писчую палочку так, что та треснула и обломилась в её изящных пальцах. Со вздохом Амахисат отложила испещрённый значками скорописи[4] лист бумажного тростника[5], понимая, что всё равно не может сосредоточиться. Перед её мысленным взором представали строки совсем иных посланий, а также письма́, которое она уже сотни раз продумала до каждого слова. Но прежде, чем направлять это послание, она хотела дождаться сына и выслушать его. Слова, которым предстояло лечь в зашифрованные строки, и без того были пропитаны ядом, но царица не сомневалась, что после отчёта Ренэфа добавит ещё. И яд этот будет не слабее «Пьянящего вздоха» эльфийских алхимиков.
Ни один союз не стоил жизни её золотоглазой надежды, её прекрасного сына, в котором воплотилось больше, чем она смела мечтать. Никого и никогда, даже самих Богов, Амахисат не любила сильнее. Он был самим совершенством, идеальным воплощением золотой крови Эмхет. Иногда ей даже не верилось, что форма его вышла из её чрева.
Легенды, высеченные на стенах храмов, говорили о том, как дыхание Богов входило в Императора и царицу, когда они зачинали наследника трона… Амахисат не сомневалась, что в ходе ритуала, когда был зачат Ренэф, с ней было дыхание Богов. Боги отвернулись от неё, когда пришёл черёд воплотиться душе Анирет, хотя сколько надежд она возлагала на тот час, когда семя Владыки впервые расцвело в ней, питаемое всей силой её жизни! Разочарование… Слабая, несуразная, готовая потакать всем, вечно ищущая то чужой поддержки, то саму себя – пусть бы её и не было вовсе… Бесконечно пытающаяся заслужить любовь и одобрение, Анирет вызывала у Амахисат отторжение тем больше, чем больше походила на неё саму. Какая насмешка – это сходство! Анирет была её тенью, бледным подобием, вечным напоминанием о том, как сама она пыталась когда-то заслужить любовь Владыки. Слабое порождение всей той страсти и неистовой мечты, которую царица вложила в её рождение… и той невозможной безответной любви, которой она была проклята в первые годы этого союза. Подпав под очарование энергий Золотой, под немыслимое притяжение их общих ритуалов, когда-то царица мечтала превзойти, затмить в сердце Владыки ту, тень которой неизменно витала в этом дворце и над всей её жизнью. Как хотела она принести Секенэфу радость и подарить желанное дитя! Но это дитя оказалось ему нужно не больше, чем ей самой. Анирет росла. Она была красива и умна, но всегда недостаточно… Она была далека от совершенства настолько, что царице было больно видеть её – тем больнее, чем сильнее Анирет пыталась угождать ей и завоёвывать её одобрение. Слишком, слишком это напоминало о тех годах, которыми Амахисат далеко не во всём гордилась, хотя в те же годы она завоевала любовь и уважение своего народа – уже не как влиятельная вельможная дама, дочь одного из самых могущественных родов Таур-Дуат, но как царица, мать и Владычица этой земли.
