– Ну всё, всё, моя хорошая, не сердись! – улыбнулся митрополит и, отложив перо, взял бутерброд. Только сейчас он почувствовал, что действительно проголодался.

Даша, довольная тем, что добилась своего, улыбнулась и вышла из комнаты.

Закончив скромную трапезу, митрополит почувствовал, что усталость берет свое и желание писать или о чем-то думать пропадает. «Стоило только поесть – и никакой работы! Вот почему люди умственного труда творят на голодный желудок или пьют пустой чай», – подумал он и пересел в кресло.

Почти задремав, услышал шум и голоса в коридоре. Открылась дверь в комнату, и заглянула Дарья. Увидев, что владыка Серафим не спит, сказала:

– Отец Алексий пришел, батюшка.

– Так чего он там ждет?.. Пусть проходит! Уж заждался я его, – сказал митрополит и встал, чтобы встретить гостя.

Тепло поприветствовав друг друга, служители церкви прошли в комнату. Усадив гостя на стул у небольшого обеденного стола, митрополит сел напротив.

– Сейчас нам Дашенька чайку принесет, а ты пока расскажи, как там дела?.. Как службы?.. Много ли людей ходят?.. А то, почитай, ты у меня пять дней не был!

– Службы идут. Людей не много, но ходят, – отец Алексий потупил голову. – Я к вам с нерадостной вестью, владыка…

– А что случилось?.. Я их пока не браню, живу смирно и на улицу-то редко выхожу. Всё больше Даша да Прасковья до лавки или булочной сходят.

– Отца Иннокентия арестовали!

– Ка-а-ак?! – воскликнул пораженный митрополит. – За что?! Вот безбожники! А этот-то святой человек что им сделал?..

– Кто – то донес, якобы он высказывался на проповеди против советской власти. Я уж не знаю, что он там говорил, но забрали его вчера прямо из дома!

– Вот ироды! – простонал владыка. – Что предпринимаете?

– Сейчас готовим прошения. Отец Сергий сказал, надобно общее письмо писать. Но я к вам пришел, чтобы передать: временный патриарший Синод собирался, и все как один просят вас поберечь себя и уехать в Москву. В собор приходили люди из НКВД и интересовались вами.

– Вы же знаете, что я их не боюсь. Я, безусловно, благодарен всем нашим за заботу, но считаю, что мне необходимо самому написать требование к властям об освобождении всех наших братьев и сестер!

– Владыка Серафим, прошу вас, – умоляюще произнес отец Алексий, – послушайте нас! Мы сами всё сделаем и никого не бросим. Даст Господь, мы всё преодолеем… Важно вас поберечь! За ваше здоровье все тревожатся, вы много значите для нас всех…

– Значит, вы считаете, что необходимо ехать в Москву?! – призадумался митрополит.

– Да, владыка, надо!

– Что ж, я поеду… но хочу первым подписать письмо с требованием отпустить отца Иннокентия. И прошу вас, милейший мой брат, передать всем: я считаю, что письмо должно подписать только мне, дабы избежать гонений на духовенство!

– Хорошо, владыка! – поспешно согласился гость. – Я все передам, обязательно. Мы проводим вас и просим беречь себя! Я там Даше передал кое-какие продукты, и чернила принес, чтобы вы могли писать. А еще достал вам хорошие кисти для ваших картин и икон!

– Господи, помилуй! – митрополит размашисто перекрестился. – Спасибо вам, а за чернила и кисти так отдельный поклон. Знаете, так хочется писать, чтобы оставить на бумаге и в музыке мысли и характер нашего трудного времени… и всю нашу жизнь… Да хранит вас Господь!

– Конечно, владыка, вы должны писать! Ваши рукописи останутся в поколениях, и потомки будут знать о нашем времени и о том, как мы сохраняли веру и несли ее людям!

– Вы и вправду так считаете?

– Конечно, – с искренней убежденностью произнес отец Алексий. – Вы даже не представляете, насколько важны ваши мысли, ваше мнение о происходящем в стране и в мире!

– Спасибо вам на добром слове… Буду трудиться!

Они еще поговорили минут двадцать, и отец Алексий ушел.

А владыка Серафим сел в кресло и стал сосредоточенно размышлять.

Он понимал, что гонения на духовенство вселяют в души людей сомнения и страх, поэтому иные прихожане уже боятся ходить в храмы, а многие служители Церкви находятся в тюрьмах и ссылках, подвергаясь избиениям и пыткам.

Власть не обращала внимания на просьбы епархии, и кровавая машина репрессий раскручивалась все сильней и сильней, ломая и уничтожая жизни тысяч людей. Обдумывая это, митрополит всю ночь составлял письмо, в котором одновременно и просил, и требовал прекратить преследовать духовенство.

Лишь к четырем часам утра он закончил работу над письмом и прилег отдохнуть.

Утром вторая келейница Прасковья не стала будить владыку, давая возможность поспать подольше. Он проснулся ближе к десяти часам. Настроение было приподнятым от чувства удовлетворения работой.

Еще раз прочитав письмо, владыка Серафим остался доволен. Уже чуть позже, умывшись и одевшись, прокручивая в голове написанные им строки, он вдруг подумал: «Не резковато ли?.. Может, эти два слова заменить?» Митрополит не хотел, чтоб письмо вызвало ненужную агрессию в отношении временного патриаршего Синода, а потому раз за разом вспоминал каждую строчку.

– Владыка, идите завтракать! – позвала Прасковья.

– Иду, иду, моя милая! Заспался я сегодня, скоро уж обедать надобно! И вот что, моя хорошая… ты меня зови батюшкой. А иначе я на тебя обижусь, дочка! Мы ведь уже говорили об этом.

– Хорошо, хорошо, батюшка. Не сердитесь. А то, что поспали подольше, так вы же под утро только легли. Я уж хотела вас отругать! Нельзя же так в вашем-то возрасте…

– Не бранись, моя хорошая, – ласково сказал митрополит. – Дело уж больно важное, вот и надобно было закончить! Ну, давай, теперь и закусить не худо.

Когда после завтрака келейница стала собирать со стола посуду, в дверь постучали.

– Прасковья, открой! Кто-то из прихожан, видимо, – сказал владыка Серафим, направляясь в свою комнату.

Через мгновение Прасковья крикнула:

– Батюшка, это к вам!

Задержав шаг, он повернулся и увидел троих мужчин в военной форме.

– Здравствуйте, господа! Чем обязан? – спросил владыка, стараясь не показать волнения.

Когда он видел людей в такой форме, в памяти сами собой всплывали картины первого его ареста, и внутри чувствовался холод тюремной камеры. Эту одежду митрополит знал хорошо – синие фуражки, серые шинели… Один из военных был в кожаном плаще. Многие цепенели от ужаса, видя одетых таким образом людей, и добра от них точно не ждали.

Военные прошли, не раздеваясь, и встали грязными сапогами на ковер.

– Чичагов Леонид Михайлович? – спросил тот, что был в кожанке.

– Да, это я! – Митрополит посмотрел ему прямо в глаза.

– Я майор Константинов! Мы из…

Он не успел договорить, так как владыка Серафим его перебил:

– Я понимаю, откуда. У вас такая солидная организация, что трудно сейчас найти человека, который не понял бы, кто вы.

– Вот и хорошо, – усмехнулся майор. – Это избавит меня от излишних объяснений.

– Да что вы, я давно привык к тому, что люди из НКВД вообще избегают что-либо объяснять… Так что говорите: что вам нужно?.. Если мне необходимо идти с вами, то я должен одеться!

– Одеться вы успеете, а пока мне необходимо задать вам кое-какие вопросы. Давайте пройдем в комнату, – строго сказал Константинов и показал рукой, чтобы двое сопровождавших его сотрудников следовали за ним.

Владыка Серафим прошел в комнату и встал у старинного комода. Незваные гости не отставали. Константинов вальяжно развалился в кресле, а двое его подчиненных встали у дверей.

– Вы не возражаете, если я сяду? – спросил митрополит.

– Так вы уже и стоять не можете? А всё агитируете против Советской власти! – со злостью произнес Константинов.

– Нет, что вы… Постоять я могу, просто считаю, что это очень некрасиво, когда седой, умудренный жизнью старик будет стоять, а такие сильные молодые мужчины станут сидя задавать ему вопросы, – с этими словами митрополит сел на стул.

– А, так вы стараетесь указать нам на наше бескультурье?! – сделал заключение майор и, повернув голову в сторону своих сотрудников, усмехнулся: – А слышали, орлы, как он нас обозвал некультурными?..