Радикально настроенные исламисты-сунниты не раз восставали против алавитского господства. В 1982 году в городе Хама они расстреляли представителей городского руководства и по сути захватили власть. Тогда в город вошли части специального назначения во главе с младшим братом президента Рифатом Асадом. Войска раздавили демонстрантов танками. Погибло, по разным источникам, около двадцати тысяч человек. Трупы утрамбовывались в землю бульдозерами.

Подозрительный Хафез Асад считал, что восстанию в Хаме помогали иракцы. Саддам действительно распорядился дать деньги и оружие организации «Братья-мусульмане»*, которая пыталась свергнуть Асада. Сирийские газеты писали, что обнаружено немалое количество иракского оружия и на границе с Ираком перехвачены транспорты с оружием. На допросах арестованные признавались, что получали указания из Багдада.

Асад публично сказал о Саддаме:

– Палачу иракского народа мало того, что он убил десятки тысяч собственных граждан. Он намерен и в Сирии заниматься любимым делом – убивать и взрывать. С тех пор, как он пришел к власти, он снабжает оружием сирийских преступников.

Сирия была главным партнером Советского Союза на Ближнем Востоке, но Саддама Хусейна в Москве тоже поддерживали. Решили помочь им помириться. В июле 1983 года директор Института востоковедения Примаков полетел сначала в Багдад, затем в Дамаск.

Саддам Хусейн и Хафез Асад не могли не откликнуться на предложение Андропова и прислали в Москву своих министров иностранных дел – Тарика Азиза и Хаддама. Переговоры при советском посредничестве проходили в одном из гостевых особняков на Ленинских горах. Помирить братские государства оказалось труднее, чем усадить за стол переговоров Египет и Израиль. Два министра вообще не хотели беседовать друг с другом, разговоры шли через посредника – в этой роли чаще всего выступал Евгений Примаков.

Мириться не желали именно сирийцы. Примаков потом рассказывал коллегам, как он не выдержал и прямо спросил сирийского министра:

– Вы согласны, что необходимо обеспечить взаимодействие Сирии и Ирака? Пожалуйста, ответьте «да» или «нет».

– Нет! – сказал сирийский министр.

– Почему? – удивился Примаков.

– Потому что в Ираке диктатура, фашистский режим.

Так этот диалог описан в книге Олега Алексеевича Гриневского, который в ту пору руководил отделом Ближнего Востока в министерстве иностранных дел.

Сам Евгений Максимович пишет, что ему все-таки удалось посадить за стол переговоров Тарика Азиза и Хаддама: «Вечером я зашел к ним и увидел, как они мирно играют в бильярд. Казалось, что это неплохое предзнаменование».

Министры запросили встречу с кем-то из советских руководителей. Побеседовать с ними мог бы министр Громыко. Но он отдыхал в Крыму и, судя по всему, не желал портить себе отпуск. Примаков считает, что с помощью Громыко можно было найти путь к соглашению… Тайные переговоры на Ленинских горах окончились полным провалом.

Так что все миссии Примакова на Ближнем Востоке были тяжелым испытанием. Спасало его то, что он не испытывал внутренней неприязни и брезгливости к арабским политикам, что сильно мешало и мешает другим европейским и американским дипломатам.

Работа Примакова с курдами породила много мифов, не только о его давнем сотрудничестве с КГБ. И все эти мифы ничего не стоят.

Осенью 1998 года разгорелся скандал вокруг лидера турецких курдов, главы рабочей партии Курдистана Абдуллы Оджалана, который вел настоящую войну против Турции с территории Сирии. Он вынужден был бежать в Россию.

Он просил политического убежища, и Государственная Дума проголосовала за то, чтобы Оджалан мог остаться. Но Примаков, в ту пору уже министр иностранных дел, этому воспротивился. Его личные отношения с курдскими лидерами не имели значения, когда речь шла о государственных интересах: нормальные отношения с Турцией важнее симпатий к курдам. Впрочем, симпатий уже тоже не осталось. Оджалану пришлось уехать в Италию. Вскоре он попал в руки турок и его приговорили к смертной казни.

Но бывший президент Азербайджана Абульфаз Эльчибей уверенно заявлял, что именно Примаков был одним из тех, кто помогал создать боевую инфраструктуру Рабочей партии Курдистана*[1]. Нелепое предположение. В те годы, когда Примаков занимался курдами, он не имел никакой должности в государственном или партийном аппарате.

Считалось, что Примаков близок к верхам, что он днюет и ночует в ЦК, что он свой человек в КГБ. Но это далеко от истины. Взаимоотношения с властью не были слишком приятными. В партийном архиве сохранились и такие материалы:

«ЦК КПСС

К директору Института востоковедения АН СССР академику Е.М. Примакову обратился московский корреспондент газеты «Крисчен сайенс монитор» с просьбой взять у него интервью.

Просим ваших указаний».

К обращению приколота записка международного отдела ЦК:

«Руководству Института востоковедения Академии наук СССР разъяснено о нецелесообразности данного интервью».

Академик Примаков, директор крупного института, занимавшегося международными делами, не имел права встретиться с корреспондентом влиятельной американской газеты и дать ему интервью без санкции партийного руководства.

Когда Александр Николаевич Яковлев был назначен заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС, возник вопрос о новом директоре Института мировой экономики и международных отношений.

– Я предложил Примакова, – вспоминал Яковлев. – Но не все были согласны с его кандидатурой. Нет, не все. С некоторой настороженностью отнесся комитет госбезопасности. В то время все эти назначения согласовывались. Они в КГБ не то, что были откровенно против. Они, скажем так, считали, что другие кандидатуры лучше…

Яковлев умел настоять на своем. Весной 1986 года Примаков был назначен директором института. Исторически и биографически Примаков до перестройки принадлежал к либеральному крылу истеблишмента. К этой группе относились и академики Николай Николаевич Иноземцев, глава Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР, и Георгий Аркадьевич Арбатов, который руководил Институтом США и Канады. Они были вхожи в коридоры власти, но придерживались иных взглядов, чем партийное руководство. Для Евгения Максимовича то, что начал Горбачев, было очень близко.

Томас Анатольевич Колесниченко работал с Примаковым в «Правде» и дружил с ним всю жизнь:

– Я не могу сказать, что мы с Примаковым до перестройки были внутренние диссиденты на сто процентов, что мы хотели свергнуть это правительство… Этого не было, может быть, еще и потому, что мы много бывали там, на Западе, и видели, что так просто перескочить отсюда туда и заиметь все сразу – не получится. Потому что все это не так просто. Мы честно работали, не переламывая себя. То, что он писал тогда… Думаю, он может и сейчас под этим подписаться. Если я писал о безработице в Америке – так она была, если писал о жутком одиночестве людей, о том, что отцы и дети расходятся, – все я там видел. Другое дело, что можно было много положительного писать об Америке, но шла война. Пусть это была холодная война, но война, а на войне, как на войне. Они тоже не писали о чем-то хорошем у нас. Они долбали нас. И мы находили возможность прихватить американское правительство за Вьетнам, за все. Конечно, мы совершенно свободно говорили в дружеском кругу такие вещи, за которые можно было сесть, вспоминал Колесниченко. Ну, если не сесть в тюрьму, то потерять работу точно можно было. Мы же видели этот маразм цековский, бездарность верхов, этот партийный середняк. У того же Примакова не было никаких шансов подняться, потому что он не шел по комсомольской линии. А для карьеры надо было сначала в райкоме комсомола посидеть, затем стать инструктором райкома партии…

Институт, возглавляемый Примаковым, стал работать на политическую линию нового генерального секретаря. Причем эта работа делалась с удовольствием – Горбачев нравился научной интеллигенции. 26 февраля 1987 года на заседании политбюро Горбачев говорил о необходимости менять внешнюю политику, активно действовать по всем направлениям: