- Правда? Девушка говорила только о лыжных прогулках...
- Девушка?
- Та, с которой я разговаривал, когда проснулся.
- Кома.
- Это ее имя?
- Да. Она тебя курирует. Я только врач: операция, предварительные процедуры...
- Да. Наверно, у тебя масса пациентов. У Кар их всегда полным-полно.
- У кого?
- У Кар, моей жены. Ты же должен был с ней связаться.
- Да, конечно.
- Это она меня сюда поместила. У вас очень современная клиника.
Тельп некоторое время смотрел в окно на ветви дерева, качающиеся под порывом ветра, потом сказал:
- Одно ясно: своей жизнью ты обязан ей.
- И тебе...
- Моя роль, - замялся Тельп, - в определенном смысле вторична.
- Не понимаю.
- Мы еще успеем поговорить об этом. А теперь поешь. Первый настоящий обед после долгого периода искусственного питания. Ты рад?
- Еще бы.
- Сейчас подадут. Возможно, он покажется тебе несколько странным, но ты пока на диете.
Корн хотел было спросить, когда кончится изоляция, но в этот момент дверь открылась, въехал столик и запахло бульоном. Тельп пододвинул стул.
- Садись и ешь. Хочешь послушать музыку? Еще древние заметили, что музыка благотворно влияет на процесс пищеварения.
- Здесь есть радио? - Корн осмотрелся, но не увидел приемника.
- Только динамик. Что бы ты хотел послушать?
- Мне все равно, - Кори сел и расстелил на коленях салфетку. Динамик зашумел, послышались мелодичные звуки.
- Это ты включил?
- Я? Нет. Это автоматика, - сказал Тельп и вышел.
"Уж не слишком ли много здесь автоматики?" - подумал Корн, но потом принялся за еду и забыл об этом. Еще раз он вспомнил об автоматике после обеда, когда столик сам выкатился из комнаты, а дверь за ним сразу же закрылась. Корну захотелось посмотреть, что же происходит со столиком. Он подошел к двери и подождал, пока она откроется, но дверь так и не открылась.
Он вернулся, подошел к окну, взглянул на серое небо - надвигались сумерки. Потом лег и уснул.
Опять, как и в то злосчастное утро, он был на обледеневшем за ночь шоссе. Опять обгонял большие автобусы. На горизонте синели далекие горы. Обогрев работал уже несколько минут, в машине было тепло и, делая первые виражи, Корн насвистывал марш, который помнил еще с юношеских времен. А потом резкий поворот и странная спазма в желудке, когда колеса оторвались от поверхности шоссе. Он проснулся, чувствуя, как кровь стучит в висках. И услышал голос:
- ...опять, опять неконтролируемые сны. Это недопустимо. Сколько раз можно повторять...
- Схема рекомбинации предусматривает эту фазу, - говорила женщина. Этот голос был ему знаком.
- Какое мне дело до ваших фаз! Это мой пациент.
Кори открыл глаза. Около кровати стоял Тельп. Больше никого не было.
- Он проснулся. Займитесь им. Я вернусь попозже.
Корн взглянул на дверь, но там не было никого. Тельп смотрел ему в глаза.
- Не так уж приятно видеть во сне кошмары? Но это пройдет! Потом у тебя будут нормальные сны, которых ты не будешь помнить.
- А она... почему она вышла?
- Кто? Кома? Вернется. Теперь ты будешь под ее опекой. Она следит за твоей адаптацией.
- Она психолог?
- И психолог тоже. Ну, что ж, я ухожу. Я пришел, потому что у тебя подскочило давление, участился пульс, и я решил узнать, что случилось...
- Знаешь что, с меня довольно, - сказал Корн.
- Не понимаю.
- Я сыт по горло этой изоляцией. Я чувствую себя здоровым, совершенно здоровым, хочу видеть родных, знакомых. Я хочу выйти.
- Скоро выйдешь.
- Уже слышал.
- А что ты хочешь услышать еще?
- Когда же я выйду?
Тельп внимательно взглянул на него.
- Пройдешь курс адаптации. Это отнимет дня два, три. Потом выйдешь и остальное будешь решать сам. Но эти несколько дней тебе придется побыть здесь. Ты взрослый человек, Корн.
Около двери Тельп еще раз обернулся, взглянул на Корна и сказал:
- Тебе тридцать один год. У тебя еще все впереди. Помни об этом.
Он ушел, а Корн смотрел в потолок, который тлел и переливался в темноте еле видимым голубоватым светом, и размышлял о том, что же хотел ему сказать близорукий врач с широким лбом. Потом потолок погас, и Корн остался в темноте.
Он открыл глаза, когда почувствовал прикосновение ко лбу у самых волос. В комнате опять было светло. На стуле около кровати сидела девушка и смотрела на него.
"Портрет, - подумал он. - Она словно сошла с картины старых мастеров".
- Кома? - спросил он.
- Да. Вот и я.
- Знаю, ты психолог. Ты отвечаешь за мою адаптацию?
- Можно сказать и так. Но весь курс адаптации - попросту беседа, - она говорила спокойно, четко, как хороший лектор.
- И с чего же ты собираешься начать?
- Безразлично. Ведь ты когда-то увлекался астрономией?
- Да, еще в школе, перед выпускными экзаменами. Откуда ты знаешь?
- Ты должен привыкнуть к тому, что я знаю о тебе очень многое, и не удивляться. Договорились?
- Да. Итак, я занимался астрономией еще до того, как поступил на физическое отделение.
- Я обрадовалась, когда узнала об этом. С теми, кто по ночам смотрел в небо, мне легче разговаривать: они как бы вне времени. Это остается на всю жизнь.
- Не понимаю.
- Понимаешь, только, может, еще не знаешь об этом. Вспомни.
Он хотел сказать, что не знает, о чем же ему надо вспоминать, но внезапно ощутил вечерний ветер, веющий с опаленной солнцем пустыни, и вспомнил небо, и а котором горели яркие вечерние звезды. Это было давно, лет десять - двенадцать назад. Разбитая дорога, низкие глинобитные домишки, блеяние коз, а потом равнина и какие-то развалины - оттуда он смотрел в небо.
- Звезды над пустыней кажутся ближе, - говорил старик-азиат, - и поэтому здесь построили обсерваторию. По ночам смотрели в небо, а утром, когда восходило солнце, спускались вниз, в подземелье, на отдых. Вот уже тысяча лет, как они ушли, но если б они жили сегодня, все было бы точно так же.
- Ты знала об этой обсерватории? - спросил Корн.
- Да. Но тогда ты был еще слишком молод, и все казалось тебе неизменным, или, скорее, очень медленно изменяющимся. Так бывает всегда, пока ты молод. Если мы замечаем, что все изменяется, - значит, мы стареем. С годами дни становятся короче, лето сливается с зимой и следующим летом, а осени и весны мы почти не замечаем.
