В петле его насморк и сам он уже давно, только вот она призрачная или прозрачная, или духовная. Он обдирает свои пальцы и буквы в книгах – это шутка, так как совсем он не обдирает буквы в книгах, так как он их не читает. Представьте себе, не читает. Ни капли, ни секунды. Идет над ним солнце или луна – никогда, поверте, он читает. Злоба цветов для него сочетание игрушечное и не воспринимаемое. Черт, мне надоело уже жаловаться на свое окружение. Простите меня.
На своих обоях без узора я вижу Юрия Сергеевича, вернее, ранее видела. Сейчас я пустой стакан. Собственно, о стаканах. Оксана Алексеевна тоже стакан, но полный ошибками и грязи. Так вот, знает, что она ответила на мое нейтральное завершение разговора вопросом: "А что если я хочу стать гением, первым поэтом века?"
– Гений, настоящий гений не может проситься стать гением!"
Это было бы проклятием для неженки. Но я тоже неженка, что же делать? Зачеркнуть все, что она сказала, выкинуть не правдоподобно и как-то хищно, но насущно немного поправить уголок этого суждения и принять его, новое почти что, исправленное суждение. Я, на самом деле, ждала, очень ждала ее присутствие
в моем присутствии. Об ожидании я еще могу сказать.
Ожидание чего-то и прикосновение к нему не всегда дает тот эффект, который можно заполучить в простом продлении времени, которое тянется руками и ногтями к непревзойденному, точнее, к тому что кажется непревзойденным, чаще всего исполнение желания хуже его ожидания, но всегда есть несколько процентов, которые показываю доступность еще не решенного. Эти несколько процентов составляют желания, которые не исполняются. Которые пробуждаются как-то раз и потом ждут, когда выйдет кто-то из ванной, чтобы занять ее и умыться. Все мы находимся в ожидании Годо, кто-то больше, кто-то меньше. Тоска, которая не дает покоя, вот , что заставляет ждать. Загробные визгливые желания, которые не дают помучиться сполна, но только отрывками. Отрывистыми ударами понимания конца. Сумасшествие, которое не гонится за искажением, но только за точностью, определенностью, пением цикад и исступленный нож между зубов, все это в одной картинке. В забитом странствовании и плюшевом различении этого путешествия я нахожу еще одну монаду в этому этом. Каблуки этого танца очень вихревые, несмотря на толщину этого каблука. Мглистая дорога, которая прозябает в своей узости есть истощение восстанавливающее и мечтательное.
Мои скулы сражаются за эзотерическую пищу своего презентабельного вида. Они как будто жестяные и чехарде измотанные лепестками ветра. Осилить который можно только с трудом загинания мускул лица, ветер – есть чужие лица перед которыми надо выглядеть напыщенно, чтобы обезопасить себя. Ведь фильтрация и распознавание происходит по принципу удовольствия – то есть когда вы видите чужака с жирно-надменным лицом, то сразу бросается идея его скрытности кувыркания на кровати с какой-то простушкой или любого иного удовольствия, которое оставляет отпечаток. Если надменность усредненная, серая, посредственная – в этом есть что-то живое и настоящее, то есть не наигранное. Тоже касается и серьезности и прочего хлама, который горбится на лице в созвездие. Изъезженный центральный момент – на лице могут читать озабоченность, проникновение, грусть и прочее, прочее – это предвзятость указывает на нищету ума. Когда я однажды шел со шваброй, купленной в ОКЕЙ, она была вместо флага, то скорее это замещение флага свободы подобало только смеху, которые смотрелись как смертельный разрез на полотне. Хотелось сказать: "Что ж, зубастые, опрокиньте свои ожидания, я просто несу швабру."
Знаете, мне надоело программировать в субъективность то, что я вижу внешнее – деревья, лужайки, солнце. Описывать, как я их вижу. Больше новизны можно собрать с описания истинного субъекта или субъектов и их отношений.
Кроме того, эти тяжелые, иногда обвинительные суждения никак не контрастируют с валянием на пляже. Если я лежу на пляже – я не стану нежиться на солнышке, и верить в это. Что отдых увлеченный в помощи своей инстанции-работы – обязательно творческой. Отдыхать для работы, но не от нее. Я это слышал много раз. Но некоторые теряют стрелку между отдыхом и работой – чаще получается так, что мы становимся трудоголиками, поскольку остановится непривычно и можно утонуть и задохнуться в этом нерегулируемом балансе. Равновесие между трудом и отдыхом еще сложнее, чем работать часами-часами. Редкие прогулки меня сопровождали чем-то мучительным, но от них я был голоден к писанине. Это заставляло меня концентрироваться, как лимонный сок обжигать и не жалеть ничто. Как с Димой – я несколько раз уходил от него, фактически бросал, когда внезапно чувствовал кончину нашей прогулки, если он сообщал, что пойдет по делам уже скоро – я не мог этого вытерпеть и обрывал прогулку сразу же. Или случаи – кидал его потому что сочность слагаемых стояла в голове смирно, из уважения молчала и я не мог к этому относиться просто или безразлично. Мне хотелось поддерживать наш контакт. Я и сочность слагаемых. Тем не менее, я хотел расцеловать голову Димы за его понимание и отсутствие обвинений. Вздыбилось ржание моих волос – они становились торчком, так как я постоянно их зачесывал назад и это оперение головы без потенции к лысым идеям, было для Димы шуточным. Как-то раз я сказал ему, что я панцирь от бренда Rich – он рассмеялся и продолжил со мной общение, которое хотел остановить. Это окровавленное бредом выражение спасло наши с ним отношения. Тротуаром щекоча себе ноги я прогуливаюсь всегда с кем-то и иногда можно наткнуться на разрисованную находку. Чаще всего эта находка соперничала с окурком, который случайно заметил, так как он испачкал подошву белого кроссовка. У меня вытекал глаз, так что я не совсем мог быть вменяемым, но и видел приближенно – через пенсне, которое постоянно падает, слетает стервятником. Зато у пенсне есть плюс – не нужно шаркать в сумке, чтобы найти лупу. Я стоял под вывеской, которая как будто стрелкой указывала на меня, тыкала глубоко через горло прямиком в сердце. В ту же минуту орал аэроплан, царапающий голубой желудок. Солнце было дряблое, так что не горело напыщенно, но просило всех успокоиться. По людям текло, не вынимая их души вовсе, долголетие этого неба. Которое только сегодня было "этим". Какая-то конкретика перебивала меня и тормозила, как лежачий полицейский. Эта шкатулка поползновений облаков меня нарушала, мне хотелось видеть чистоту, которой в природе почти нет, но она есть у солнца, у капли дождя. Которую, в свою очередь, отвергала Оксана Алексеевна. Когда взгромоздилась на меня своим свирепым доказательством. Я провалился в сон, как неожиданный случай – так внезапно, повис в нем, как капля на ландыше. Парик сна не овладел лбом, так что мне снилось как я проживаю эпизод из жизни снова, но только тогда он мне казался новым и случившимся поверхностно задев меня – я истязался в этом сновидении. Что-то негативное с тростью и замашкой тривиального проходимца, который что-то из себя возомнил. И проходился этот проходимец со мной – я был как будто на поводке. В свое оправдание хочу сказать, что если бы сон выдался праздничным – меня бы это не остановило. Я бы все равно скулил и жаждил большего. Кстати, следует сказать у меня шизотипическое расстройство личности. Но это не мешает моей материи, которую я создаю с каждым днем. Это скорее является причиной моего помешательства на писательстве. Я вам так скажу, что это не точное указание и обвинение расстройства, как двигателя моего расставания быстрого со всем подряд, это кроме того моя натура, которая прилично выглядит для меня. Кто-то, возможно, заплачет над тем, что я пишу. Но мое упрямство тратить время только исключительно плодотворно – есть загнивание среди множества предположений, которые меня удерживают, но и которые одновременно дают источник. Шмыгнуть от барабанного боя сложнее, чем замереть – мы ведь чаще всего не показываем свой страх, думая, что это слабость, но самом деле, это только и только чувствительность, которая плодотворна, она необходимо нужна. Потому что глупая вилка выбора не играет ни на каком инструменте при страхе, так как он всемогущ, но при этом он является, сгибаясь под ужасом ненастоящего поведения, я начинаю выветриваться как газированная вода. Сколько сил тратится на то, чтобы испытывать страх, но иногда он чертовски воодушевляет. Итак, вкрадчивый сон прокрался. Ха, если бы. Он пришел с топотом, потому я его принял. Как можно было ему отказать?
