-Эх! Хороша! -Гришка блеснувшим краем глаза провел по ее округлой шее.

Он сбросил тяжелый кожух, оставшись в одной гимнастерке, и затаился за широкой фигурой Распекаева, вынул и поставил на взвод револьвер, но нож все же приставил к сонной артерии на темной шее штабс-капитана:

-Не дури только… Мне он живой нужон!

-Слово офицера, сказал.

Романцов в громадной лисьей шапке, насвистывая похабную окопную песенку, быстро шел по качающемуся заиндевелому мостку. На нем поверх черного кожуха был только маузер в громадной деревянной кобуре. В руке он нес какой-то узел.

-Распека-а-ай! Ч-черт тебя подери! Темень-то к-какая!.. А? П-п-римерз, штабс-кап-питан? – злобно крикнул он, едва выйдя на берег, -иди, дурилка, баул у меня… возьми…

-Да… на месте я… Замерз, как собака…

Едва он медленно поднялся на скользкий заснеженный берег, как Григорий одним прыжком сбил Романцова с ног и, навалившись, ловко вывернул его руки за спину, привычно стягивая запястья узкой сыромятной петлей. Урядник, разя самогоном, почти не сопротивлялся, только мычал что-то бессвязное.

-Пьяный, как собака, – Григорий наконец выпрямился на его спине, перевел дух, оглянулся.

Штабс-капитан сидел под тем же деревом и заразительно хохотал, задыхаясь и скаля ровные ряды крупных белых зубов. Заношенная солдатская папаха свалилась с его головы, обнажая  трясущиеся седые космы давно немытых волос:

-Ну, театр! Ну, не могу…

Григорий молча отстегнул кобуру с «Маузером», перевернул Романцова на спину и теперь уже вблизи разглядел его, осветив лицо карманным фонариком. Тот по-видимому наконец понял, что  попал в руки милиции и его еще довольно молодое лицо исказила судорога.

-Лежи и не дергайся, собака!

Григорий  быстро  отвязал лошадей, ласково потрепав за гриву покрытую легким инеем романцовскую кобылу, приторочил к ее седлу повод крупного дончака Распекаева, рывком поднял на ноги урядника, встряхнул его, стволом револьвера показал штабс-капитану подойти, а когда тот подошел, связал их обеих одной веревкой и, встав с лошадьми позади своих пленников, медленно повел весь караван в гору.

                Солнце лениво поднималось над белой холодной равниной. Длинные розовые тени от лошадей и всадников, колыхаясь, спешили за ними. На первом привале, перед старым колодцем,  когда кони жадно хватали мягкими черными губами снег, едва Панкрат послабил подпругу на своем жеребце, Распекаев усмехнулся и, покачав головой, сказал тихо:

-А может, еще и поспать завалимся, господа? Банда-то уже небось, на хвосте висит…

-Господа в Парыже, дурак… Што, так шибко любят своево пахана?– сощурился Панкрат.

-Не зна-аю, -штабс-капитан нарочито зевнул и заулыбался чистой и какой-то детской улыбкой, -но у вас в Гэ-Пэ-У любой язык развяжут, а им это надо?

При этом Романцов, висящий поперек седла, дико вращая глазами, истошно мычал, силясь вытолкнуть кляп изо рта.

-Эх, напоить бы коней… Да перебиться некогда! – Григорий, о чем-то быстро размышляя, зорко всматривался в окрестности.

-Может, пойдем по бугру? –Панкрат хмуро кивнул на голый, выметенный от снега темный верхняк, черной полоской уходящий в мутный степной горизонт, -там и следов не будет?

-Вот на бугре они нас как раз и запопашуть… Низом пойдем, по молодой осоке, по отмелям, где волк ходить… Тут часа два до Басанова стойла.

-Развязал бы ты мне руки, начальник, -Распекаев чуть усмехнулся, -неохота вот так-то… Арестантом помирать…

-Как неохота тебе помирать, штабс-капитан? Врагом своево народа? – Григорий, продолжая тревожно осматриваться, вдруг глубоко заглянул в прищуренные глаза штабс-капитана.

       Когда впереди мелькнули  промеж  заснеженных оврагов серые камышовые крыши Басановских тепляков и терпко потянуло горелым кизяком, Григорий вдруг поднял руку, спешился с разгоряченной кобылы, достал из приторочки кожаную командирскую планшетку и, раскрыв ее, что-то скоро написал на листке карандашом, свернул вчетверо и протянул Панкрату:

-Давай мимо стойбища, по балкам, как мы сюда шли… Поспешай, слышишь? К полудню  должон быть в Воронцовке, у товарища… Шинкаренки. Донесение ему лично в руки, понял? И смотри мне… На тебя, Панкратка, вся моя надежда!

-Во внутрях крутит! Хучь бы… этово… ду-дура ихнево дал… малость погрызть, – обиженно протянул тот.

-Еще погрызем… А ежели там они… уже? И теперь поглядывають на нас через пулеметный целик, как хохол на сало?– Григорий тревожно через полевой бинокль всматривался в сторону стойбища, – увидять, што один конный оторвался – все равно пустятся в погоню! Не упустять! Да и… Себя выдадуть! Потому мы туточки минуток десять постоим. А ты скачи. Во весь рост скачи! Давай, друг! Скажи товарищу Шинкаренке, што б все в точности сполнил, как я ему прописал!

Панкрат бережно спрятал на груди бумагу и, пригнувшись к луке седла, с места пустился крупным наметом, охватывая Басановское стойло слева, по широкому бугру,  и правясь в подходящую к нему с запада старую широкую балку. Вскоре он пропал из виду.

Григорий еще раз всмотрелся в темное осунувшееся лицо Распекаева.  Молча подошел, полоснул ножом по веревке:

-Фору тебе даю, штабс-капитан. Мирную жизнь начать можешь. С завтрашнево дня, правда.

-Что же так, начальник? Я, может быть, прямо сейчас и желаю-с…, -тот разминал затекшие руки.

– Прямо сейчас не получится. Трогаем, вроде бы никого на стойбище нет.

         -Эй, Басан – личный друг товарища Буденного! Гляди-ка, кого мы тебе доставили! – Григорий, не спешиваясь,  нарочито весело и громко прокричал вонутрь кибитки, чуть отодвинув полог.

 Басан в одной заношенной гимнастерке выкатился на своих коротких ногах и тут же, в ужасе обхватив голову руками, свалился на колени, косноязычно запричитал, раскачиваясь и зажмурив глаза:

– О, боги, боги! О, могучий  Бурха-а-ан!.. Ой, что наделал вам Басан!!! Чем прогневи-и-ил… Ой, за что вы ево наказали-и-и!.. Прок-ля-ли-и-и… Бедный, бедный Басан…

-А ну!! Хорош тужить, Басан! – Григорий уже соскочил с кобылы и рывком поднял калмыка с земли, встряхнул его хорошенько и, развернув лицом к себе, прямо в лицо прошипел:

-Пр-р-и-казываю… прекратить! Отставить… причитать, боец!

Теперь Басан уже сидел на пороге кибитки и с опаской поглядывая на то же спешившегося Распекаева, шептал Григорию почти в ухо, от чрезмерного волнения все еще всхлипывая и брызжа слюной:

-Эта… то же… с ними была! А-фи-це-р! Вешала, однако,  то же с ними. Милиционер шибко… плакала, просился… А она вешала…

-А этово… ты может, раньше где видел, Басан? – и сдернул с головы Романцова мешок, -погляди-ка!