-Тогда Басан говорила Басхану: – Все! Болхо! Иди, Басхан, в степь, иди, болхо! Убей волка! И Басхан на час-другой уходит и убивает волка, однако живая она… уже не… стала!

-А… Покажи нам своего… Басхана, друг ты наш Басан! – Григорий выставил мутные стаканы в рядок, медленно наливая их до половины.

-Ай! Ка-ро-ший! Чох-чох-чох! Ай, нету! Третьево дня ушла она… Волк подкралась… Раскопала тепляк, шибко резала три овцы, а подушилась еще вот, -он показал две растопыренные ладони, -десяток! Скоро придет, однако! Долго не бегает она… Убьет, точно будет!

-А если он, к примеру, -Гришка облизнул сухие губы, -на целую стаю наткнется? Они ж ево…

-Э-э-э, не-е-т…, -Басан повернулся к молодице и сунул проснувшемуся ребенку в рот кусочек дотура, ласково улыбаясь и любовно причмокивая губами, – она сама от своей стаи Басхана и… уведет! Хитрая, однако! Поведет-поведет… Далеко поведет! Заманит и кинется! А Басхан… шея она… хрясь! И бросала на снег! Крови нет! Волка нет…

-Ай, да молодец же твой волкодав, Басан!

-Водка наливай… Борцыки кушать будем! Ай! Ка-ро-ший человек… Ма-ла-дец моя Басхан! Отпускала она  на час – сплю, однако,  спокойно месяц! Водка еще… неси!

           Уже в серых морозных сумерках вывели из тепляка обсохших и отдохнувших лошадей, стали седлать. Басан, еще с минуту назад изображавший в дым пьяного человека, слегка умывшись  свежим снегом, вдруг преобразился и тихо сказал,  глядя сквозь прищур хитрых бегающих  глазок в упор в глаза Григорию:

-Те волки, што ты искала, командир, тут… недалеко и… кошуют, однако.

Гришка, уже занеся ногу в стремя,  опешил, развернулся к нему, с тревогой в голосе только и выдавил:

-Командир? Откуда знаешь?..

Тот помолчал, всматриваясь в белый сумрак степи, опять, озорно улыбнувшись, погрозил толстым коротким пальцем:

-Э-э-э! Басан не обманешь! Басан всяких людей видала… Ты – командир, а не пастух.

-А я из каких? – удивленно спросил Панкрат.

-А ты из таких…– вдруг потупил взгляд Басан, засопел обиженно, – ты серебряная ложка… однако, зачем в сапог положила? А-я-я-я-яй! Эта ложка Басан в Ростове забрала… В двадцатом году забрала, когда с Семеном  да Ока… Иваныч и сам Ростов… забрала!

-Панкра-а-ат, -укоризненно покачал головой Григорий, нарочито нараспев выговаривая слова, -ты у кого, дурья башка,  ложку спер? У нашего товарища, у красного конника, у буденновца  ты ее спер… Нехорошо!

-Ладно-ладно… Ну не знал, не знал, -виновато растопырил ладони Панкрат и аккуратно положил на снег большую потемневшую ложку.

-Ты зла не держи, Басан. Этот парень не только в этом деле мастак, -Григорий примирительно похлопал улыбающегося калмыка по плечу, -ты в четвертой был, а я, правда твоя, в шестой дивизии, у Тимохи. И.., -он внимательно всмотрелся в тускнеющую даль, – жди нас вскорости обратно, ежели чего… С гостями жди!

Басан посуровел, разгладил жиденькие, свисающие ниже лица усы, и, повернувшись в степь, махнул рукой на восток:

-Вдоль берега этого ручья держи. Версты три-четыре будет старая колодец… От того колодец поверни на полуночную луну, однако. Строго иди! К утру упрешься в Баруновский аймак! В крайнюю от балки хату он ходит, там учитель, русская женщина живет. Шибко красивая. К ней ходит.

-Кто ходит, Басан?

-А тот, кого ты хочешь… найти, однако! Иди! Только под ноги смотри… Хорошо смотри!

Он отвернулся, махнул рукой на стоящее вдали на склоне одинокое голое дерево:

-Во-он… Видишь? Там  повесила! Она повесила… Вашего товарища повесила! Ге-пе-у повесила! Она просился, шибко плакала… Не слушала, все равно повесила!

Григорий угрюмо поглядел на дерево. Панкрат сухо матюкнулся:

-А што ж ты… Буденновец сраный, не отбил его?

-Как отбила? Как?!  Их к Басану сотня заходила. Моя старуха… то же… чуть-чуть не повесила!

-Э-ге! А твою старуху-то за што?

Басан подошел поближе, взялся рукой за стремя:

-Моя старуха, – он робко оглянулся, – вас, однако, не любит!  Коммунисты… Хурул на Яшкуле закрыли… И их, банду, тоже, однако,  не любит! С дивами знается! Гелюнги и багши к ней приходят! До-о-л-го шепчется! Ворожит, все видит, все знает! А… Он сказал: скажи мне, старуха, где смерть моя? Где приму свою пулю? А та говорила: и девять дней не пройдет, как и ты сам будешь там, – Басан  показал на одинокую шелковицу, раскидисто чернеющую вдалеке неопавшей сухой листвой, – как та собака висеть!

               Тронулись. Отдохнувшие за целый день кони живо пошли под ровный белый бугор, покрытый редкими сухими  вениками прошлогоднего бурьяна. Степь под снегом уже промерзла  и гулкий стук копыт по земной тверди радостно полетел вслед за ними. Вскоре по левую руку показалась маленькая круглая луна в тонком ярко-золотом обруче. Где-то не так далеко тоскливо завыл одинокий волк.

-Матерый голосит, -Панкрат наконец нарушил долгое молчание, -не подстава ли часом этот… красный  калмык, Григорий Панкратыч?

Тот не оборачиваясь, сухо бросил через плечо:

-Та не-е… Были у нас и еще наводки на эту бабенку… А ты еще р-раз вспомнишь старое!.. На ложку он позарился! Э-эх, босота!..

-А это я ево… классовую сознательность хотел проверить!! – тут же нашелся Панкрат и, пришпорив коня, вырвался вперед.

-И што…, -усмехнувшись, крикнул вслед Григорий, тоже ускоряя бег жеребчика, -проверил?

-А то! Гнида! Пережиток… старово режима! – долетело  из белой снежной круговерти сквозь дробный топот копыт.

      Как и научил Басан, от старого, почти засыпанного снегом  колодца, повернули строго на юг, ориентируясь по компасу. Часу в четвертом мороз придавил покрепче, дорога пошла низиной и снег стал поглубже,  кони стали сдавать, выбиваться из сил. Где-то впереди, с подветра,  вроде бы забрехали собаки. Всмотревшись в засеревшуюся темень, разглядели под косогором едва различимую кустарниковую поросль.

Спустились пониже, спешились перед занесенным свежим снежком густым диким терновником с редкими приземистыми деревцами маслин.

-Побудь с лошадьми, а я пройдусь,  поглядю, што там. Ближе нельзя… Ветер оттуда тянеть, ежели там где-сь кони объявятся, то наши тут же нас и выдадуть. И… ежели к восходу не дам знать – уходи.

-Без тебя, Панкратыч, не уйду.

-Знаю.

Григорий бросил повод Панкрату и растворился в молочном низинковом тумане.

По самому дну широкой балки протянулся замерзший ручей, заросший по берегам густыми, едва шуршащими  камышами. Через ручей был перекинут едва заметный под снегом мостик из пары широких досок. «Конь никак  не пройдеть…  Значить, кони ихние тут кошуются…»  Вдруг он услыхал близкий дух костра и едва уловимый запах конского пота. Снег, схваченный крепким предутренним морозцем,  весело и предательски хрустел под сапогами.