- Молодой человек, музей закрывается, в гардеробе вас до ночи ждать не будут! Кинув взгляд на ее строгое лицо, где над верхней губой пробивались такие же, как у воительницы, усики, я извинился и поспешил на выход. Через несколько минут, сопровождаемый ворчанием служительницы гардероба, поднимался по ступенькам к дверям музея. Оказавшись на улице, плотнее запахнул куртку. Конечно не Тибет, но в промозглую осеннюю погоду в Москве тоже холодно!
Над бульваром уютно горели фонари. Навстречу, уже не спеша, прогулочным шагом двигались прохожие. Город постепенно переходил от часа пик к вечерней жизни. А я все еще пребывал под впечатлением от случившегося. С одной стороны был счастлив, что вернуться. С другой, уже хотелось в волшебный мир обратно.
Я так и не понял, как все случилось. Да и нет тому объяснений в мире, где до сих пор пребываю. Хотя теперь уже появились сомнения: целиком ли я здесь. Не осталась ли какая-то моя частичка, по другую сторону холста, что проглотил меня вместе с одеждой, ботинками и грузом хронических болячек. Да, дорогой читатель, все именно так и произошло! Смачно причмокнув, картины всосала меня, словно сверхмощный пылесос крупногабаритную пылинку. И, не успев опомниться, очутился я в пахнувшем масляной краской захолстовом мире. (Захолстовый - это от "за холстом". С захолустьем прошу не путать!)
Впрочем, тогда мне было не до терминов и словосочетаний. Представьте: стоите вы на скрипучем от старости паркетном полу музея, любуетесь пейзажем, где из молочно белого тумана вырастают сверкающие горные пики. Вдруг чмок! И нет уже ни паркета, ни картин на стенах, ни дремлющей на стуле старушки служительницы. По ногам, окутывая колени, ползет туман. А горные вершины, вот они! Слева, справа, впереди до самого горизонта. Конечно, в таких случаях полагалось бы сильно испугаться. Но тогда это скорее был не страх, а смешанный с мистический восторгом ужас. Преодолев его первый шквал и паническое желание немедленно вернуться, я принял, решение не спешить, осмотреться и, может, даже воспользоваться шансом, который предоставила судьба.
По молодости ощущение близости иных миров возникало не так уж и редко. Произойти это могло в совершенно разное время и в разном месте: На утренней рыбалке, в первый снег, когда на промерзшую землю плавно опускаются белые хлопья. Даже в метро, покачивание вагона и мелькающий за окнами черный мрак могли привести в пограничное состояние. Однако, махнув сверкающим шлейфом из звезд, волшебство быстро ускользало. С годами это ощущение раздвоенности и зыбкости мира вовсе перестало приходить. Но сегодня, еще на пороге музея, я вдруг ощутил мощный рецидив. Осматривая хорошо знакомую коллекцию, я чувствовал и видел гораздо больше, чем раньше. Причудливые фигурки из слоновой кости, похожие на уголок диковинного сада шкатулки, панно с изображением демонов из тибетской мифологии, были сейчас не просто экспонатами. Казалось, я начинаю проникать за внешнюю грань вещей. Меня словно затягивало в мир завитринья. И в итоге, доигрался, затянуло!
Стоять по колено в тумане было довольно холодно. Тибет вообще место с суровым климатом. А, так как, картина принадлежала кисти Рериха старшего, именно там я и оказался. Только реальность эта была особая, преломленная в магическом кристалле восприятия автора. Даже если когда-нибудь окажусь на Тибетском плоскогорье вряд ли смогу увидеть эти вершины в таких завораживающих красках. Словно сверкающие мечи небесного воинства, горы вонзались в фиолетовую дымку над горизонтом. На какое-то время я даже забыл о холоде, но он быстро напомнил о себе, когда со снежных пиков потянуло ледяным ветром. Чтобы согреться, я быстро пошел вперед, но казалось, что только перебираю ногами, а горы недвижимо висят над белой рекой тумана. Под ботинками вместо каменистой почвы упруго вибрировал холст. Сквозь тонкие подошвы я чувствовал его шершавую покрытую затвердевшими мазками поверхность. По мере движения холст прогибался все сильнее, и вскоре я уже по грудь погрузился в молочно белое облако. Стало не только холодно, но еще и сыро. А потом, вдруг лишившись опоры, я полетел в пустоту, и увидел под собой круто уходящие вниз горные отроги. Стены обрыва были покрыты снегом и льдом, где из-под белого покрова хищно проступали острые каменные зубы. А я, превратившись в огромный снежный шар, стремительно набирая скорость, покатился вниз, подпрыгивая и рассыпая вокруг холодные искры поземки.
Страха не было, может потому, что в тот момент был уже не самим собой, а лишь фрагментом недоделанной снежной бабы. Однако, когда шар, уткнулся в преграду и замер в нескольких сантиметрах от бездны, я почувствовал радость. Благодарить за это надо было дерево. Каким-то чудом, зацепившись за выступ скалы, оно раскинуло ветви над обрывом. Когда-то я видел его на картине. И даже тогда, на твердом полу музейного зала, ощутил страх высоты и легкое головокружение. А теперь сам висел над пропастью, зажатый морщинистым стволом и стеной уступа.
Над обрывом сгущался тревожный синий сумрак. Гулявший по каменным складкам ветер опасно раскачивал ветви и пел тоскливую песню одинокого волка. И не было в этом мире ничего кроме льда, камня и нависшего над бездной снега. Но неожиданно я увидел совсем близко две человеческие фигуры. Смуглолицый мужчина в тибетском халате и островерхой шапке с упорством муравья карабкался вверх. Подошвами ног и пальцами правой руки он цеплялся за трещины в скале. Левая держалась за край одеяния спутницы. А та, опровергая законы тяготения, шла вверх по почти отвесному склону. Она была совсем близко, и я вдруг увидел, что под складками белого капюшона ничего нет. Это пустота и синий сумрак, приняв женский облик, тащили за собой несчастного! Пребывая в священном трансе, он полз по обледенелым уступам, туда, где нет ничего кроме камня и снега. А белая фигура парила над ним, увлекая все выше, в мир холода, льда и смерти. - Ей, опомнись! Спускайся пока еще не поздно! - закричал я, что есть сил. Но бедняга, кажется, не услышал. А может быть и услышал, но понимал только по-тибетски. Зато мой снежный шар от крика сорвался и покатился дальше по склону. Набирая скорость, я прыгал по ледяному скату и, наконец, врезавшись в острую, как зуб дракона, скалу, разлетелся на миллионы снежных крупинок.
Когда вернулось сознание, вокруг уже не было никаких гор. Снова обретя человеческий облик, я лежал на жесткой сухой траве посреди выжженной солнцем ровной, как стол, степи. Поднявшись, я стряхнул похожую на мелкие частички желтой краски пыль и обнаружил на себе странный наряд, более подходящий монгольскому пастуху, чем жителю европейской столицы. А, проведя рукой по лицу, кроме легкой колючести двухдневной щетины почувствовал проступившую вдруг широкоскулость. Да и глаза теперь смотрели как-то странно, словно с постоянным прищуром. Но, после пребывания в облике снежного шара, возвращение к азиатским корням я принял спокойно. В какой-то момент даже стало весело. И, напевая придумываемый на ходу сказ акына, я пошел, куда глаза глядят. Впрочем, куда бы они ни глядели, большого значения не имело. Во все стороны степь была одинаково ровной, и только на самом горизонте, словно волнистая вышивка на восточном ковре, проступала в голубой дымке цепочка далеких холмов. Поднимая сапогами сухую желтую пыль, я шел туда, где над горизонтом висело рыжее широкоскулое солнце. Пел про то, что видел: про степной простор, про то, как колышется трава, а ветер гонит над головой похожее на курчавого барашка облако. Пахло нагретой землей и пряным разнотравьем. И еще примешивался еле различимый запах растертой краски. На душе было необычайно легко и спокойно. Но неожиданно блаженное состояние нарушил громкий топот. Справа от меня бешеным галопом мчалось стадо копытных. Тут были и, непонятно как попавшие в степь, красавцы олени, и ее законные обитатели куланы и сайгаки. Объятые общим страхом, они пронеслись мимо, поднимая тучи пыли. Следом, не отставая, скакали и стреляли из луков охотники. На своих тонконогих, словно балерины, кобылицах, в белых чалмах и прорисованных до мелких складок кафтанах, они походили на миниатюры со страниц Шах-Наме. И, скорее всего, ими и были. А пронзенные стрелами животные, переворачиваясь в предсмертном прыжке, превращались в завитки книжного узора. Словно желтый степной ураган, охота пронеслась мимо и исчезла за горизонтом. А впереди снова началось движение. Сначала, чуть не затоптав меня, проскакали покрытые пеной степные лошади. За ними, размахивая длинными рукавами кафтанов, бежали люди. Они в страхе оглядывались, спотыкались, и снова бежали, что-то выкрикивая на ходу. Еще не понимая, что их так напугало, я тоже почувствовал страх. И тут заметил, что облака над далекими холмами как-то нехорошо сгустились. В голове промелькнуло:
