Габриель отложил чтение. Все это завораживало и будоражило фантазию, но казалось невероятным. Следующий предмет, интересующий его, была аффективная философия. Термин ввел румынский мыслитель и социолог прошлого века.

Он объяснил: аффект – идейное ядро многих мировоззрений. Под ним понимается какое-то одно умонастроение человеческой психики. Жизнь людей соткана из смены настроений. Аффективная философия брала одно из них, и продлевала во времени. Оно становилось жизненным движителем. Так уныние порождало философию уныния, стремление к удовольствию дало повод к появлению эпикурейства и так далее. В электронном учебнике приводилось множество примеров. Румынский философ прошелся по ницшеанству, экзистенцианализму, он находил отголоски аффективной философии в буддизме, исламе и в иных религиях. Но Габриеля привлекли внимание следующие строки: «Аффективная философия стоит на страже человеческих слабостей, она потакает им. Тем самым, любомудрие тех времен превратилось в удобную игрушку. Любомудрие оправдывало слабости, что недопустимо для современной философии. Мы должны изгнать эмоцию из умозаключений. Надо мыслить здраво. Философия чистого разума – вот приемлемое будущее для человечества».

Габриель задумался. Ему показалось, что в этих словах есть доля истины. Неясные мысли завертелись в голове Габриеля, но так и не оформились в четкие фразы. Он представил свою будущую книгу «Последние дни Христа». Ее идейные очертания проступили сквозь мутную воду догадок. Почему-то после размышлений румынского философа мысль заработала четче. Вся предстоящая работа не виделась невыполнимой.

Габриель создал текстовой файл и набросал план. «Хорошо. Дальше», – произнес он. Книга обрела плоть. Он увидел ее обложку, толщину, шрифт, бисер строчек, вообразил запах типографской краски. Перед взором предстали страницы. Их идеальная белизна была подобна айсбергу, плывшему среди черных вод.

…

И действительно, «Последние дни Христа» холодным айсбергом выплыли из тумана неопределенности на суд публики. Книга по объему получилась небольшая, но оригинальное евангелие заслужило должное внимание. Много противоречивых критических разборов. Кто-то негативно отнесся к выходу книги. Кто-то похвалил. Кто-то остался в стороне, осторожно высказывая свое мнение и делая экивоки в сторону известного французского мыслителя Анри Фарме. Те последние утверждали: «Габриель Санчес как никто другой проникся духом свободы, веющим со страниц сочинений господина Фарме. Надо быть слепым, чтоб утверждать обратное. Да, автор „благой вести“ не копирует выше упомянутого философа, но разве вы не слышите в истории об Иисусе и Иуде знакомых нот?»

Габриеля пригласили на телевиденье, где он открестился от подобных заявлений: «Я не продолжаю, и не копирую известного ученого. А то, что господин Фарме в одном из интервью назвал меня своим приемником, то связано это, скорее всего, с тем коротким разговором, что был с ним в институте. Господин Фарме, я думаю, неверно истолковал его. Я лишь высказывался за продолжение лекций, но не давал положительных оценок мировоззрению ученого, также и не был против умозаключений о социальных предрассудках, но я бы поставил большой знак вопроса в конце, ибо желаю разобраться в философии Анри Фарме».

Но время шло и скоро страсти вокруг «Последних дней Христа» улеглись. Габриель уединился в своем загородном доме. Он вновь перерабатывал книгу. Погружаясь в атмосферу мифов и легенд о назарянине, он чувствовал себя спиритуалистом, блуждающим в царстве мертвых, в мире, покрытым патиной веков. Но Христос ускользал от его мысленного взора. Нащупав суть, Габриель готов был уже ухватиться за нее, но она каким-то чудом ускользала от его цепкого ума. Пересиливая себя, Габриель за три дня создал новую редакцию «Последних дней Христа», но остался неудовлетворенным. Стоило бы отдохнуть, решил Санчес.

Он вышел в сад. Вдохнул вечерний воздух, наполненный ароматами цветов и трав. Хотел отрешиться от мыслей, но мысли заскреблись в сознании, не давая покоя. Опять всплыли проклятые буквы, знакомые слова и речевые обороты из книги. Вновь закружились они в рваном плясе. Душно. Дышать невозможно. Лучше скорее покончить с этим, впасть в забвение, перечеркнуть все к черту! Габриель ощутил горечь: сочинил историю, но назарянин подобно призраку выскользнул из цепких лап разума. Иисус не хотел жить на страницах нового мифа, оставаясь бледной тенью. Сам миф казался мертвым, а персонажи картонными. И Габриель понял: он придумал плохую легенду. Ее главный герой остался неразгаданным. «К дьяволу! Уничтожить! Стереть!», – разбушевались мысли.

Габриель прошел в беседку, сел и закрыл глаза, но, разомкнув веки, решил, что померещилось. Беседка наполнилась светом. Огненный столб, вырывавшийся из пола и, ударившийся в потолок, рассыпался фонтаном искр. Огромные внимательные глаза возникли напротив. Они изучали его, они ждали ответного хода. Он почувствовал, что странное видение чего-то ждет.

– Кто ты? – спросил Габриель.

– А кто ты? – спросили глаза. – Разве не знаешь, кто ты? И кто он, а кто я? Неужели в твоей душе нет ответа на все эти вопросы?

– Да знаю я, кто назарянин, но я чувствую себя блуждающим в темноте, ответы на вопросы где-то поблизости, но я не вижу их. Я не могу дотянуться до них. Они будто плоды на древе запрета висят высоко.

– Плоды? Но ведь поэтому ты здесь. Ты пришел за плодами. Теперь же слушай, что я тебе скажу.

И глаза начали вещать. Их голос зазвучал внутри Габриеля.

– Я видел твои метания, но безмолвствовал. Ты думаешь, что я жесток? Вовсе нет. Я жалел тебя, но молчал, хоть и видел все. Сейчас же говорю тебе, все не напрасно. Не напрасны твои мучения и бесприютность. Ты чувствовал в себе силы великие, многогранный талант свой и добродетели. Ты вопрошал ко мне. Знай, слова дошли до сердца моего. Ты произнес: «Раз даны дары мне эти, значит, жизнь моя имеет высший смысл?» «Да», – отвечаю тебе. «Кто я?» – задал ты себя вопрос. Ты сравним с ним, который жил в земле палестинской, но если так, то где он, где место его? Неужели он был первым и последним? Вот, что мучило тебя. В этом ты боялся признаться. Соразмерим ли он и ты? Нет, скажу я, все ложь. Ты понял и пришел сюда, чтобы окончательно испытать веру свою в него. Я говорю истину: он не тот, за кого себя выдавал. Слышу твой вопрос: не являлся ли человек, умерший на кресте, самозванцем? Вовсе нет. Он великий учитель и не более этого, не сын он мне, но ты – сын мой истинный. Ты – единственный продолжатель дел моих на Земле. Вот что должен был ты понять, вот почему на мгновение обезумел ты, поколебалась вера, сомнения, как голодные хищники, растерзали тебя. Я же утверждаю столп новой веры.

Габриель приподнялся со скамейки, и мысли его стали легки. Он произнес:

– Так и есть, господи. Ты отец мой. Говори и я исполню завет твой. Как смешон я, наверно, в минуту помешательства. Затмение нашло на меня и, как безумный повторял: нет, нет, не было его, не рождался он от девы непорочной, не случалось чудес и проповедей, никто не видел воскрешения, умер он. Умер, сгнил в гробнице как простой смертный.

– Да, сын мой, да. А теперь ступай домой и пусть успокоится душа твоя, но помни, ты должен принести людям благоденствие – вот цель жизни твоей.

– Да, я все понял. Тот, умерший на кресте, хотел быть исправителем человечества, он хотел объединить его добром. Я же буду утешителем человечества и объединю его благами.

– Иди, сын мой, и укажи всем открытый путь к благоденствию.

Габриель вернулся в дом. Сон сморил его, но на утро он поднялся полный сил и приступил к великому труду. Уединившись на месяц, Габриель, купаясь в потоке неиссякаемого вдохновения, создал книгу о великом пути, ведущем к процветанию.

Когда труд был закончен, он обозрел его и удивился: «Я ли это сочинил?» Но сомнения отпали. Он вспомнил там, во сне, стоял в беседке и губы шептали: «Ни хлебом единым жив человек. Нет одного хлеба, которым можно накормить пять тысяч страждущих. Это утопия. Я принесу людям много хлеба и для каждого. Всякий человек неповторим, поэтому каждый получит свой хлеб, и они возблагодарят меня, они принесут самое опасное к ногам моим – свободу. Ее в обмен на хлеб. Они скажут: „Возьми ее, но накорми нас“. Я не смогу отказать им, ибо я добрый и все прощающий. Щедрой рукой стану я раздавать блага, и они преклонятся предо мной. Будет всеобщее преклонение. У людей не будет идолов, кроме меня. Раньше люди склоняли головы перед богом, теперь же я его наместник на Земле. Раньше у них был Христос, теперь я пришел после него. Я второй после Иисуса, но я совершенней его. Я – Христос, что приходит после. Раньше у людей были деньги, но я разобью золотого тельца. Не надо будет унижаться перед человеком, который богаче. Теперь хватит всем всего, в достатке и поровну. Раньше люди вели войны за идолов, но я разрушу их, и не станет кровопролития. Также не хочу, чтобы кипели битвы во имя мое, поскольку спокойствие людей дороже. Спокойствие в обмен на свободу. Самое дорогое и страшное слово – свобода. Оно приносит муки. Свобода всегда сопровождает человека на пути познания добра и зла. Я же не хочу этого. В райском саду когда-то жили Адам и Ева, не зная добра и зла, пока не вкусили плодов с дерева познания. Поэтому они были изгнаны из рая. Я возвращаю людей в райский сад, я желаю им счастья. Свобода – ответственность. Я хочу перенести эту ответственность на свои плечи. Я хочу отвечать за человечество. Пусть оно живет в довольствии и благоденствии. Я же буду последней этической инстанцией для всех. Вы думаете, что это не возможно? Как мало веры в руках ваших. Вы не верите в чудо? А я верю. В жизни должно быть место чуду. Ваши старые идолы слишком скупы на волшебство. Даже ваши деньги не так всемогущи, как кажется вам. Я покажу такие чудеса, которые не знала Земля с самых древних времен и до наших дней. Что же я попрошу взамен чуда? Ничего, только дайте накормить вас хлебом. И тогда настанет день всемирного благоденствия, и будет власть единого и всеблагого кесаря, и вложит кесарь меч в ножны свои, ибо царство всемирного спокойствия настает».