- Я вот совсем ещё ребёнок, - признался Игорь.
Они с Леной переглянулись, после чего мужчина сказал:
- Давай, не тяни. Что же это за ответ?
- Любить. Любить друг друга, как мы сейчас любим поселившегося в нашей голове, запастись терпением и ждать новой встречи. Наверное, это что-то вроде испытания. Репетиции. Что ж, остальные, - Кирилл сделал движение рукой, и в голове Игоря вдруг возникла картинка: много-много детей там, в полутьме за дверью, словно сотни затопленных статуй, они стоят и ждут результатов эксперимента, - остальные уже всё знают. Они согласны с моими выводами. Если это так, мы пройдём его.
Не прощаясь, он повернулся и исчез в коридоре.
- Ты не вернёшься к нам, Кирилл? - несмело спросила Лена. - Что нам делать теперь?
"Я знаю, что нам делать, - хотел ответить Игорь. - У меня давно уже есть план!"
Но Кирилл сказал всё за него.
- Нужно многое осмыслить, - донёсся его голос. Казалось, будто говорит не мальчик десяти лет, а кто-то другой. Не то, чтобы у этого "кого-то" могли быть седины или борода, но о жизни он знал куда больше светловолосого паренька, который качался на люстре и пил чай с цыганами. - Возможно, я позже вас разыщу, а пока - уходите из города, и каждый день слушайте, что происходит вокруг вас, в вашей голове и в вашем сердце. Возможно, когда-то и вы услышите Голос. Мой брат останется с вами. Никто не придёт за ним. Растите его и помните, что несмотря ни на что, он - как маяк, к которому вы, команда одного корабля, должны идти полным ходом.
Игорь готов был его послушать. Лена готова была идти - немедленно.
Конец.
Ева и головы
Глава 1
Цирюльник въехал в посёлок, и люди оторвались от повседневных занятий, чтобы взглянуть.
На дороге, в облаках пыли, силуэты человека и животного сливались с повозкой и напоминали движущуюся гору, улитку размером с хорошего бычка, голова которой, о двух висячих рожках-ушах, была на самом деле головой ослика.
Цирюльника звали Эдгаром.
Везде он находил достаточно чужих взглядов, пристальных и настороженных, и впору было не расточать на них внимания, но Эдгар всякий раз ёжился и как будто пытался сжаться в одну большую точку. От этого неловкого движения взгляды становились ещё колючее. Пытались проткнуть его, словно хотели выпустить воздух.
В любом поселении, куда приезжал цирюльник, следовало найти либо питейное заведение, либо церковь. Наткнуться на таверну или постоялый двор в этой части мира было как отыскать драгоценный камень в речном песке: посёлки здесь были мелкие, чёрствые, как крохи под столом крестьянина. Поэтому углядев знакомый шпиль с крестом, плавающий в видимом глазу воздухе первого летнего месяца, Эдгар направил осла в ту сторону.
Священник заканчивал вечернюю службу, и великан устроился на траве возле церкви под тенью раскидистого ясеня, который, казалось, состязался в морщинистости кожи и звуками, которые издавали ветви, с церковным зданием. Осёл, вырвавшийся из плена недоуздка, с жадностью жевал чертополох. Рассохшаяся повозка идеально вписалась в пейзаж, как будто всю жизнь служила кому-нибудь из жителей в его нелёгком труде.
Жидкая паства покидала церковь обтекая Эдгара, который на коленях совершал привычные пятьдесят земных поклонов. Молитва вибрировала в глубине его груди, изредка прорываясь наружу неожиданно звонкими гласными: "а", "э", "о"...
- Чем обязан? - спросил священник, когда Эдгар наконец поднялся, непрерывно крестясь. Он давно уже стоял в дверях и ждал, пока пришелец закончит с молитвой. Он видел перед собой большого человека... возможно, самого большого из всех, кого довелось видеть. Стоя на коленях тот легко мог достать макушкой до подбородка щуплого священника, который, наверное, думал: "Хорошо бы этот человек душой оказался столь же высок, что и телом. Если он высок душой, то не доставит нам ни неприятностей, ни хлопот: именно их в первую очередь ожидаешь от бесприютного странника". Трусливые мысли, но что поделать - когда всю жизнь не сдвигался с места, очень трудно начать испытывать доверие к новым лицам.
Одежда странника могла вызвать желание поскорее сжечь её на костре, а пепел спустить бурной рекой. Вряд ли у великана есть что-то на смену: эта драная котта цвета когда-то красного, а теперь выцветшая до грязно-коричневого, тронутая грязью и поеденная насекомыми, при желании могла бы налезть на вола, а исподнее напоминало цветом взбаламученную озёрную воду. Разошедшуюся горловину верхней одежды, кое-как подлатанную, скрепляла металлическая заколка в виде человеческой ладони, настолько старая, что её мог носить кто-то из граждан благословенного Рима, если б не была столь безыскусно сделанной. На шнурке, болталась соломенная шляпа с широкими полями, такими колючими, что головной убор напоминал ежа.
Эдгар, не тратя времени, представился, рассказал о своём занятии. Люди не любят, когда незнакомец занимает их время, поэтому лучше тратить как можно меньше слов. Священник отступал шажок за шажком, будто каждое било его в лицо, как брошенная кем-то из детей шишка, страх в глазах боролся с удивлением и недоумением. Поистине, в незнакомце всё было удивительно для постороннего восприятия. И поражал не столько говор - слышались смешения множества разных культур, в которых странник купался, будто в сотне разных озёр глухого, заросшего тайгой севера, - а сам тон этого голоса, присущий больше мальчишке, нежели мужу. По какой-то небесной прихоти голос у великана никогда не ломался, и так и остался, видимо, с детства, тонким, как крик птенца.
Но больше всего (после, конечно же, габаритов) цепляло внимание лицо. Вряд ли на свете найдётся ещё один человек со столь же резкими, будто рублеными чертами. Эдгара видели в разных местах, и, по крайней мере, несколько людей называли его рыбой. Рыбиной, щукой, даже осетровой головой - все эти прозвища можно объединить в одно. Когда он передвигался, сутулясь и размахивая руками, подвижные тени на его скулах легко было принять за жабры. Кожа бледная и блестящая, без признаков растительности, для которой эта земля, видимо, была бесплодной. Когда он говорил, выражения сменялись на лице, как сменяются, бегут перед глазами маленького ребёнка сезоны - и как путается в них иногда ребёнок, считая, что за зимой прямо сразу наступает лето, а за летом - весна, так Эдгар путался в мышцах на своём лице. Часто их движения не соответствовали тому, что он в данный момент говорил, и несуразная, горестная гримаса, сводившая вдруг лицо как будто судорогой, вводила в ступор.
