- Я ищу врача.
"Профессор" лисом увивался вокруг.
- Врач здесь вряд ли поможет. Я, наверное, расстрою вас, сказав, что бы это ни было, оно не поддаётся лечению. Это больше похоже на вторжение. А интервентов, знаете ли, не лечат. Их уничтожают.
Ленка стиснула кулачки и сказала:
- Мне нужен человек, который сделает мне аборт и при этом оставит меня в живых. Вы знаете, где такого можно найти?
Мужчины переглянулись, лица их, казалось, осветил какой-то внутренний огонь. Некоторые даже потушили сигареты, импровизированные свои костры войны, и Ленка сочла это хорошим знаком. В глазах профессора появилось чуть больше присутствия, и... уважение, что ли? Он начал торжественно и печально:
- Думаю, никто не будет против, если я скажу от имени всего человечества: вы сделали правильный выбор...
- Я видела такое, чего вы не можете себе даже вообразить, - перебила его Ленка. - Не нужно мне рассказывать про выбор. Вы про него ничего не знаете. Вы просто стадо... стая хищных животных. Вы же хотели убить меня, правда? Не знаю, как вас зовут, кто вы такой и какое у вас образование. Меньшее, в чём я нуждаюсь - это в вашей поддержке. Никогда раньше я бы не подумала, что могла бы так поступить. Я думала об аборте в юности, когда залетела от будущего мужа... никаких детей у нас тогда в голове не было, только ветер, но то, как я обдумывала это тогда, и как сейчас - две разные вещи. Вы при всём желании не можете вообразить, каково это, когда даёт сбой твоя глубинная функция, всё, для чего ты когда-то была создана.
"Вроде как художник, которому сказали, что все его до единой картины можно пустить на растопку костра для шашлыка", - закончила про себя Ленка, выдохшись.
Что-то в её голосе заставило этих людей качнуться назад. То было движение почти не заметное глазу. Как будто Лена была для них одной из уродливых площадных статуй, куском гранита, который грозит свалиться на лысые макушки.
"Профессор", похожий сейчас на пробудившегося ото сна вампира, ошарашенного скачком цивилизации, отрывисто кивнул, вытащил из кармана пальто булку, побывавшую уже в горячих столкновениях между верхней и нижней челюстями, откусил от неё кусок, пожевал и проглотил. Всё это он делал машинально, не отрывая глаза от Ленки. Казалось, она - последнее, что он видит в жизни.
- Разве мы так похожи на убийц? - спросил он. Ленка кивнула, и он, повернувшись, с сомнением оглядел своих спутников. - Как бы мы не выглядели в ваших глазах, все наши методы по отношению к женщинам и матерям вроде вас, матерям-героиням - это галантно взять под ручку и отвести туда, куда мы с вами сейчас направимся.
Повернувшись и махнув рукой, тем самым приглашая Лену идти за ним, профессор двинулся по пустой улице. Солдаты, растеряв всякий строй и дисциплину, гурьбой тащились следом, как школьники, которых привели на похороны товарища.
Шли достаточно долго. Профессор, уничтожая свою булку, оглядывался и что-то бормотал, обращаясь явно к Лене, хотя добрую часть слов она не разбирала. Крошки валились изо рта, застревали в усах. Она смогла понять в общих чертах, что это за люди и для чего они день за днём выходят на улицу. Как бы ни отвратительно это было, Ленка старалась держать себя в руках. В конце концов, чем она, потенциальная убийца, лучше?..
- Расскажите немного о себе, - попросила она профессора. - О себе лично.
- Меня зовут Евгений Филиппович. Я преподавал славянскую литературу в Государственном университете...
- Стойте. То есть вы на самом деле профессор, а не просто так выглядите?
- Выглядеть тем, кем ты являешься - огромное счастье, - сказал Евгений Филиппович. - Есть только одна дилемма: я уже не тот человек. Моя жизнь поменялась после того, как однажды утром на мои занятия не пришёл ни один студент. Во всём университете было так пусто, как будто началась ядерная война. Только преподаватели... не представляете, как они были ошарашены. Они говорили, что студенты совсем охренели со своими флэшмобами, и всё в таком духе. А я... я сразу понял, что дело куда серьёзнее, чем все считают. Что мир, наконец, начал меняться. Знаете, я всегда каким-то образом знал, что он слишком уж застоялся на одном месте. Последние лет десять было чувство, будто вот-вот что-то должно произойти. Что-то вроде Второго Пришествия. Я даже писал фантастические рассказики в стол, продумывая возможные варианты развития человеческого рода... Но я не ждал... никак не ждал... в конце концов, даже о Христе знали далеко не все евреи. Одно дело, когда что-то новое воздействует на человеческий разум и заставляет его меняться. И совсем другое - когда оно меняет всё вопреки ему, и разум остаётся на обочине, глотая пыль, если мне, филологу, позволено будет так выразиться, от промчавшегося автомобиля и не понимая, что случилось...
Один из конвоиров наклонился к Лене и доверительно сообщил:
- Ты опухоль на теле человечности. Все матери, которых мы встречали... у них у всех были инстинкты. Они готовы были умереть за своих детей. Когда мы оставляли их, рыдающих, лежать на снегу, их сердца были разбиты. Твоё - не такое.
Парню было на вид около двадцати пяти лет. С забранными в хвост волосами, торчащими из-под шапки, и очень молодым, геометрически правильным лицом, он походил на киногероя второго плана, из тех, которых ты вряд ли узнаешь в другом фильме просто потому, что лица у них абсолютно незапоминающиеся.
- При чём здесь моё сердце?
Лена почувствовала на своей руке прикосновение. Он погладил её запястье, сказал:
- Наверное, очень сложно было смириться с потерей себя. Это горькое чувство, как будто всё, что теперь остаётся - до конца жизни наблюдать за облачком пара, вырывающимся из твоего рта. Вся жизнь как облачко пара...
Лена оскорблённо уставилась на него:
- А ты? А вы все? Вы себя не потеряли?
- Семён, не расстраивай нашу гостью, - попросил профессор. "Гостья" звучало жалко - так, будто вместо мусорных баков и брошенных машин вокруг них вздымались увешанные гобеленами стены настоящего замка.