Крик, хриплый, надрывный, на одной высокой ноте, как будто тревожное гудение в глубине осиного гнезда, превращался в голоса холмов, что перекрикивались, точно стая гусей, за спиной Августа.

   Священник забрался в повозку, вдохнул застоявшийся воздух. Значит, здесь эти странные путешественники отбывали в ночь, чтобы достичь дня, и в день - чтобы добраться до ночи. Точно подводные, заросшие илом валуны, маячили на расстоянии нескольких шагов тюки с одеждой. От сундуков пахло болотом, ото всех, кроме одного. Насколько Август мог разглядеть, красное его дерево, только чуть потемневшее от времени, было богато изукрашенный резьбой. Если той саранчой в человеческом обличие двигала жажда наживы, они могли бы начать своё обогащение отсюда.

   Священник заметил на полу лампу; масло там ещё оставалось. Из сумки появились трут и огниво, и скоро на грязном, оплывшем стекле плясали пятна живого огня. Опустив фонарь между ног, так, что по стенам протянулись две огромных тени, Август принялся завязывать на верёвке-памяти узелки, за которые позже можно было уцепиться.

   Безголовое чучело, привалившись к одной из стен, напоминало растерявшего всякий человеческий облик выпивоху. Жирные грифельные линии на полу изображали какую-то дикую, сюрреалистическую картину. Что-то вроде траектории движения небесных сфер: Августу довелось какое-то время послушничать в монастыре, где такие вещи изучались более, чем пристально. Посередине мокла груда каких-то тряпок - дерево жадно поглощало кровь и другие выделения из человеческого тела, но переварить всё ему было не под силу.

   Откуда они приехали, два странных человека? Куда направлялись? Девочка говорила - в аравийские земли, и - хоть Господа в свидетели призывай - не хватило совсем чуть-чуть, чтобы до них добраться.

   Ещё никогда Август не видел столь вопиющей ереси. Но так же решительно он мог сказать, что эти двое стали для него самым впечатляющим знакомством за последнее десятилетие, с тех пор, как он юношей совал нос в дела старых, седых монахов. Было что-то, отчего нутро, напряжённое при виде незнакомцев, в одном из которых больше двух метров росту, а у другой - глазища натуральной ведьмы, расслаблялось, а тревога таяла. И в Эдгаре, и в девочке, по разному, но в каждом.

   Именно поэтому они его так заинтересовали. Именно поэтому через два дня после того, как телега укатила в ночь, а кожевник пошёл на поправку, Август, следуя безотчётному порыву, оседлал лошадь и поехал в монастырь Святого Креста, что возле венского леса, в пристанище красных монахов.

   По случаю, именно в это время из Святого Креста отправлялся на восток небольшой отряд с чёрным крестом на красном поле - сочетание цветов, от которого у многих начинали трястись поджилки. Ничего хорошего ни в какие времена оно не несло.

   Настоятель монастыря очень подробно расспрашивал у Августа об Эдгаре.

   "Чернокнижников много в наши дни", - сказал он. - "Отправлялись бы вы домой. Мои люди едут по важному поручению в ту же сторону. Они присмотрят за вашим цирюльником. Уродливый гигант с маленькой девочкой - думаю, они его не пропустят, если только он не отрастит себе крылья, как у стрекозы, и не улетит прочь."

   Но священник проявил недюжинное упрямство. Он оставил в своём приходе паренька-служку - не лучшая замена, но Август намеревался ещё раз увидеть Эдгара.

   "Если позволите, я поеду с ними", - сказал он настоятелю.

   "Война на пороге" - слышалось отовсюду, звучали призывы - "Выдвигаться на восток!" Империя превращалась в бурлящий муравейник, обитатели которого пронюхали о муравейнике по соседству. Если у неверных и был господень гроб, то услышав, какой здесь поднялся шум, они, наверное, сами бы с удовольствием с ним расстались.

   И, конечно, распахнули бы ворота Иерусалима.

   То, что он, Август, видел сегодня, было причиной медлительности государственной машины. Всем этим большим шишкам, важным птицам, лишь бы посидеть за столом и поговорить, в то время, как головастики в иле у их ног всегда скоры на решения и остры на язык.

   Неизвестно, что слышали они насчёт иудеев, насчёт свирепых иранцев и так далее, но слухи о сокровищах и несметных богатствах святой земли всегда находят жадные уши.

   Позже Август отделился от святых братьев и продолжил путешествие самостоятельно, сказав, что планирует вернуться домой. Он видел, как красные братья действуют в отношении еретиков, было совершенно ясно - если Эдгар попадётся, ему будет уже не до разговоров.

   Везде, где Эдгар и Ева оставляли более или менее заметный след, было ещё одно имя: барон фон Кониг. Конечно, Август слышал о бароне. Ревностный католик, он чтил заповеди, не позволял себе лишнего ни в еде, ни в чём ином. Может, кое-где перегибал палку, может, его и побаивались, но исключительно ввиду строгости и принципиальности. Добродетель всегда строга, твердокаменность и неотступность от принципов может вызвать уважение, но никогда не вызывает излишнего сочувствия.

   Была ли какая-то связь между этими тремя? И - случайность ли, что на крышке сундука из красного дерева гербы барона? Вряд ли. Не имея никаких существенных подтверждений, Август ловил себя на мысли, что думает о великане, маленькой Еве и влиятельном бароне, от чьего имени до сих пор веет холодом, как об одном человеке.

   Барон мёртв, Август знал это точно. Брат-экзекутор красных братьев шепнул ему по секрету, что голову фон Конига, оставшегося благодаря своим принципам и нежеланию заводить семью последним представителем рода, семь лет назад привезли с побоища при той горе... как она там называлась? Ходили слухи, будто барон спасся, но подтверждения тому нет. Зато голову его видели некоторые люди, честность которых не подвергается сомнению.

   "Как же он умер?" - не удержался от вопроса Август.

   Брат приблизил лицо к его уху.

   "Это и есть самое странное, и одновременно, самое печальное в этой истории. Дети."

   "Дети?"

   "Маленькие ублюдки, воспитанные таким образом, чтобы сражаться и умереть в битве." - лицо красного брата тускло, как далёкая гроза, озарила гримаса возмущения. - "Сердце сжимается, правда? Они напали пешими на конных воинов, и знаешь, что сделал барон? Он приказал спешиться. Да, да, именно. Говаривали, будто последние секунды жизни он потратил не на то, чтобы вытащить оружие, а чтобы обратить к своим будущим убийцам мольбу. Мольбу о том, чтобы сложить обоим сторонам оружие".