Ева подпрыгнула на месте - настолько ярким оказалось для неё ведение того, что только что описал Эдгар.

   - А как они выглядят, эти нити?

   - Как лучи солнца. Очень красивые. А свет души - будто тело этого самого солнца, только не такое яркое.

   - Значит, вот что отвлекает тебя от дела, - задумчиво проговорила девочка.

   Мгла влажно засопела в сгущающемся сумраке, из её ноздрей будто бы по одному вылетали и устраивались на небе созвездия. Тополя стояли вокруг чёрными недвижными громадами, завороженные этим зрелищем.

   - Всё это прекрасно глазу. Но у камня есть и другая сторона, - великан повёл челюстью, как будто то, что он собирался сказать, упиралось и не желало выходить изо рта. - До того скользкая, что я опасаюсь на него вступать. Мои руки прикасаются к человеческому телу, мои пальцы знают дело, которое им следует сделать... Но я вижу эти благословенные нити, и вижу, как мой скальпель рассекает их вместе со всем остальным. Сшивая плоть, я оставляю эти нити лохмотьями висеть там, внутри. Это ранит меня так, что даже когда работа для стороннего глаза сделана хорошо, я печалюсь, - здесь голос великана опустился до шёпота. - А ведь я верю, что мог бы чинить и их тоже. Но Господь! Его работа! Наша, земная работа! Когда-то я думал, что чинить кости и поднимать людей на ноги - греховно, ибо Господь предусмотрел, что всё, что должно сращиваться и заживляться - сращивается и заживляется само по себе. Для нашего погрязшего во грехе века не должно быть жизни более, чем сорок-пятьдесят лет. Теперь я зашёл так далеко, как не мог даже представить несколько вёсен назад. Для меня, наверное, подготовлены в аду самые изощрённые пытки.

   Эдгар сокрушённо покачал головой. Он намерено пытался загнать себя в бездну плохого настроения, но это не удавалось - девочка была почти уверена, что если сейчас присмотрится, то увидит в лучащихся его глазах то же самое маленькое солнце.

   - Ты слишком много думаешь, - заявила Ева. - Ты очень странный. Иногда - часто, очень часто, - я думаю, что ты мог бы быть ребёнком... великанским ребёнком, конечно. Если великаны больше обычных людей, то и живут они, должно быть, долго. И долго взрослеют. Но потом ты начинаешь говорить такие вещи, какие ни за что не заведутся в голове ни одного ребёнка.

   - Так что мне делать, маленькая, выпавшая из гнезда, птичка? Что ты посоветуешь?

   Эдгар, похоже, готов был плакать от отчаяния, и Ева подумала, что её объяснения, наверное, даже частью не уложились в плоской голове. Оттуда, из-за этой толстой белой кожи, снова выглядывал малыш.

   Ева сказала, протянув руки ладонями вниз и грея их над костром, сказала с таким бережным отношением к словам, которого никогда за собой не замечала. Да что там, - всё, что было сказано ей до этого, было просто бессмысленным ветром, и сейчас, подбирая по одному слова, боясь извратить и нарушить хрупкое чувство в глазах Эдгара, Ева это понимала.

   - Если бы я видела всё, что видишь ты, и умела бы столько же, и обладала твоей силой, я бы научилась делать людей лучше! И не думала бы о... - девочка сделала большие глаза, бросила быстрый взгляд вверх, - о нём. Если ему будет неугодно всё происходящее, он сам тебя остановит.

   - Ты очень мудрая, - как обычно, с затруднением подбирая слова, сказал Эдгар. - Мудрая не как греческие мудрецы, нет, ты мудрая как ребёнок. Дети ближе к земле и иногда слышат, о чём твердит Господь. За что нас, больших людей, он ругает, за что проклинает, а что готов поощрить своей милостью. Вы всё слышите, и поэтому к тебе, маленькая сойка, я должен прислушаться.

   Что до Евы - она считала, Эдгар тоже не слишком далеко ушёл от детства, того истинного детства, единственное определение которому - ты не ведёшь себя как взрослый, и больше верных определений нет.

   - Я не слышу никаких голосов, - сказала Ева. Слова Эдгара отчего-то вывели её из себя, захотелось взять и сломать домик, который они вдвоём так тщательно, по кирпичику, выстраивали. - Скорее уж, слышу, как ты подвываешь во время молитвы. Я думала, что ты спрашиваешь меня потому, что хочешь знать мнения... ну, как своей спутницы. А не как ребёнка. И вообще, я могла бы быть гораздо старше тебя, если бы родилась позже.

   С этим трудно было спорить, и великан вместо ответа опасливо поджал под себя толстые, как тело удава, ляжки. Он ничего не говорил, а только смотрел на девочку, словно пытаясь превратить её в одного из многочисленных зверьков, чьими именами называл.

   - Ну что? Что ты будешь делать дальше? - спросила Ева, уперев руки в бока.

   - Просто идти вперёд, - сразу ответил Эдгар. Эти слова дались легко, они лежали на языке, как камень в праще. - У нас есть направление. Будем же ему следовать.

   Следующие два больших города они обошли стороной, издалека полюбовавшись на стены и выглядывающие из-за них башни. Иногда меняющийся ветер доносил вонь с той стороны. Никто не мог сказать, в границах ли путники ещё империи или уже, к примеру, в восточной марке. Местные жители сами о том не знали, среди них встречались и верные подданные императорской короны, и те, кто с пеной у рта говорил, что не признаёт её власти. "Мы живём на краю света, - говорили они. - Неужели власть вашего Конрада бесконечна? Здесь, на краю земли, она всё равно, что ветер из задницы!"

   Еве приходилось проводить огромную работу в голове, разбивая чужой говор на составляющие и собирая вновь, в более понятном для себя варианте. Это по-прежнему был германский язык, но настолько отличный от того, который привыкла слышать Ева, что иногда ей казалось, будто она начала понимать латынь. Эдгар ни в чём подобном не нуждался - он с самого начала использовал для обмена информацией с миром этакое варево, расставляя ударения и акценты подчас самым неожиданным способом. Там, как щуки в стае карасей, проскакивали неожиданные словечки, чужаки из чужой земли, происхождение которых великан не смог бы вспомнить сам. Значение их было понятно Еве только из контекста.

   Удивляла и манера местных людей встречать гостей. Долгие разговоры здесь могли вестись за кружечкой горячительного хоть всю ночь, в то время как с чужаками едва могли перемолвиться словом. Каждый встречный носил на поясе по огромному ножу. Женщины были смуглее, чем Ева привыкла видеть, с плоскими лицами и живым взглядом. Они о чём-то постоянно шептались между собой и не торопились подходить, чтобы поговорить с Евой или потрепать её по голове. Мужчины носили окладистую бородку, а страстью своей к молчаливому наблюдательству могли сравниться только с совами.