Ева ждала, притянув к животу колени. Очень хотелось подойти и рассмотреть в деталях то, что получилось у великана, но она сдерживалась.

   - Что я наделал? - внезапно заголосил Эдгар.

   - У тебя что, снова отбило память? - осторожно поинтересовалась Ева.

   - Нет. Просто я не знаю, как мне теперь вымаливать прощение у моего Господа.

   - За что? Ты же ничего не сделал!

   Эдгар поднял лицо к Еве. К изумлению девочки по его щекам катились крупные слёзы.

   - Смертоубийство иногда совершается без жертв. Кража может быть такая, что у жертвы ничего не пропадёт. Достаточно сделать всё это в своей голове. А я переступил заветы божии. Не сейчас приступил, но сегодняшний мой поступок доказывает, что любая малость, в конце концов, может стать камнем преткновения.

   Девочка поняла лишь то, что Великан глубоко сожалеет. Но о чём? О том, что тело птички, в котором не осталось никакой жизни, и череп человека, в котором жизнь имеет такой же смысл, какой имеет сухой лист на дереве в разгар февральского снегопада, теперь связаны суровой нитью из сухожилия ещё какого-то животного? Зачем тогда он это делал? Игла не дрожала в пальцах. Это Ева видела совершенно точно. Стемнело, и лишь когда Эдгар почти растворился во мраке (всхлипы его напоминали чваканье распаханной земли по дождливой весне), Ева осознала, что в глазницах черепа, который вместе с птичьим телом теперь напоминал огромного крота, светится слабый синий огонёк.

   Она ничего не сказала костоправу. Откровенно говоря, для девочки он тут же стал не существеннее чем вздыхающий за окном в родном посёлке старый пёс. Ева, закрыв ладошками рот, наблюдала за двумя искорками света. Может, там, в недрах черепа, поселились светляки, а они с Эдгаром проморгали?..

   Но вот огоньки поменяли положение, и Ева, теряя контроль над своим лицом, над поползшими вверх бровями, увидела, как тускло сияют в отсветах огоньков зубы, как неуклюже трепыхается комок перьев. Неведомое создание училось собой управлять. Как маленький ребёнок, хватательные движения которого так неуклюжи... как птенец, что разевает рот и пробует языком ветерок от крыльев родителей. Каким образом из пустоты черепа бедняга смог переместить себя в тело птицы Ева не задумывалась. Она просто видела, как голова приподнялась, болтаясь на тонкой шее, будто чересчур большая для детских пальчиков пальчиковая кукла. Как засучили лапы и стук коготков звонким "тук-тук-тук" разнёсся по повозке.

   Не то глаза привыкли к темноте, не то искорки разгорелись сильнее, но Ева могла с грехом пополам разглядеть, что происходит над упёршимся лбом в пол и затихшим Эдгаром.

   Новорожденное существо с громким стуком свалилось с бадьи. Оно пыталось спланировать, распахнув крылья - дети тоже так делают, когда, потеряв равновесие и падая, выставляют вперёд ручки - но попытка оказалась неудачной - одно из крыльев едва шевельнулось, в то время как другое раскрылось резко и судорожно, окончательно лишив существо равновесия.

   Великан вздрогнул и поднял голову.

   - Зажги лампу, - хрипло, плаксиво приказал он.

   Ева вздрогнула. Торопливо перелезла через сундук, опасаясь наступить на героя сегодняшней их ночи, отыскала фонарь и куцую свечу. Через минуту над ней трепетал единственный глаз, который с холодным равнодушием взирал на сидевшего на полу птенца.

   Любой священник обозвал бы это создание дьявольским и тут же нашёл бы его в соответствующей классификации. Наверняка на стенах соборов и порталах, где так любят изображать войну святых ангелов с адом, и сбор чертями выброшенных, как плохие плевела, душ, и адскую кухню с кипящим в котлах маслом, можно найти подобное создание, которое является, например, одушевлённой похотливой мыслью, маленькой по сравнению с величием чертей и суккубов, но оттого не менее мерзкой. Но Ева знала, что ничего дьявольского в нём нет. Просто отбившаяся от господней паствы овечка и мёртвая животинка, которой наказано стать пищей для червей, таких же божьих созданий.

   Капли воска остывали на пальцах девочки, и она, ковыряя бляшки, смотрела, как покачивается из стороны в сторону череп. Эдгар смотрел на него со своей половины фургона, дырявил неотрывным, тупым, как дубина, взглядом.

   - Попробуй его поймать, - сказал он, совершенно не двигая челюстью и, похоже, даже не шевеля языком. - Я так переволновался, что не могу пошевелиться.

   Птичье тело собралось в комок, из которого во все стороны торчали перья, и смотрело перед собой пустыми глазницами. Ева сделала шаг вперёд, но серый комок превратился в серую молнию. Стукнувшись напоследок резцами о пол повозки, существо вылетело наружу. Лошадь дёрнулась и повозка опасно покачнулась, но Эдгар, выйдя из своей странной комы, выскочил под дождь, чтобы успокоить Мглу.

   Ева выбралась следом, прижимая края воротника к скулам и втягивая голову в плечи. Заглянула под повозку; ветки деревьев вокруг почернели от вечной непогоды и тянулись, точно руки прокажённых, к ним с Эдгаром. Ни на одной из них птицы с головой в виде человеческого черепа не было.

   Великан избавил Мглу от пут, накрыл её попоной от непогоды и отвёл на маячившую впереди полянку, привязав там к чахлой берёзе, больше чёрной, чем белой. Эдгар двигался как во сне. Когда он вернулся и, накренив повозку на одну сторону, забрался внутрь, Ева спросила:

   - Как думаешь, он нас понимал?

   - Скорее всего, нет. Душа, не имея возможности прикрепиться к чему-то вещественному и, что немаловажно, живому, скорее всего, потеряла чувство собственного осознования, - произнёс великан.

   Ева прикусила от досады краешек одеяла, которым укрылась от прохлады и от внезапно набежавшего озноба. Она всегда понимала, когда Эдгар прятался за чужими словами, словно за стеной. Эти слова во многом непонятны, и девочка была уверена, что и Эдгар их не понимает. Он просто повторяет за кем-то, словно учёный пёс.

   - Ты действительно так думаешь?

   По щекам великана будто бы разливалось молоко, а под глазами, словно для контраста, залегли чёрные круги. Ева готовилась к тяжёлому бою, но он внезапно сложил оружие: