Не спеша женщины собрали посуду и оставили мужчин одних. На тарелке лежала пара кусочков буженинки, пироги были заботливо прикрыты рушником, а посреди стола высилась бутылочка хорошего церковного вина, которое хозяин доставал только при особых гостях, пусть и не всегда знатных, зато приятных. Со двора доносились по-ангельски негромкие звуки дудочки, изредка долетали отрывки разговоров. Сонная нега после знойного дня и сытного ужина расплылась по всему телу: не хотелось ни вставать, ни говорить.
– Бывали ли вы в Париже, Иван Андреевич? – вдруг спросил гость.
Тот хитро усмехнулся:
– Бывал, голубчик! Бывал! А если хотите, то и вам покажу.
Петр Алексеевич с недоумением взглянул на священника, чувствуя подвох.
– Собирайтесь. Я вам такой Париж покажу, какой вы ни в одной Франции не найдете.
Мужчины вышли из дома. В воздухе разливался нежный аромат лесных фиалок. Ночные звуки плыли, как мотыльки. Комары зудели над головой и старались атаковать в любое неприкрытое место.
– Жгучие заразы! – выругался молодой человек, раздавливая очередного кровопийцу.
– Места такие… – протянул священник.
Они шли вдоль реки. Всюду бурлила жизнь. Рыба, поднявшись к самой поверхности воды, привольно плескалась и ловила мошкару. В кус тах копошились птицы. Мелким пташкам все в радость: будь то жара, когда можно погреть свои перышки или спрятаться в густой листве; или прохлада, когда так приятно сидеть на пока еще теплом камешке и голосить что есть мочи. Петь о том, как здóрово купаться в ручейке или дорожной пыли; о том, что каждый восход солнца несет новые горести и радости и, как бы ни были дни похожи один на другой, каждый из них особенный.
– В любой из скучных дней мы можем закончить свой земной путь, – прервал молчание священник.
– Я не умру, – спокойно ответил Петр Алексеевич.
– Все мы смертны. Кто-то дольше живет, кто-то меньше, но конец приходит.
– Мне обещали бессмертие.
– А есть ли в нем смысл? Что вы станете делать с бессмертием?
– Пока что наслаждаюсь. Я молодо выгляжу и останусь таким, пока этот образ не наскучит мне. Я много видел, все смешалось в моей голове. И невозможно перечислить то, что я еще хочу увидеть; добавьте чудеса, пока неизвестные мне и неведомые всему человечеству. Я жажду застать расцвет ума Человека и его крах. Мне не терпится узреть метаморфозу людского рода: как сотнями умов создаются невероятные вещи, призванные облегчить существование; как эти творения соблазняют прогрессом, дарят иллюзию, что можно жить свободно. Окружают декорациями. Совращают. Более того, я хочу сам принять участие в этом действе.
– Какую же роль вы себе отводите? Или, возможно, сами станете одним из тех соблазненных? – пытал Иван Андреевич.
Петр Алексеевич рассмеялся.
– Почти. Я не собираюсь руководить представлением. В мире достаточно людей тщеславных, которые лучше меня справятся с этой задачей. Я хочу быть внутри, испытать все на себе. Хочу почувствовать грань, которую нельзя переступить. Мне известны моральные устои и требования общества к индивидууму. Мы все – а вы, дорогой Иван Андреевич, особенно – держимся этой грани; и каждому хоть иногда хочется шагнуть за нее, однако нельзя, потому что осудят и накажут. Мне же хочется понять, почему нельзя. Я сам хочу пройти тот путь, который преодолело человечество, создавая свои нравственные законы. Сотни лет назад нельзя было в сумерках выходить из жилища из-за опасности быть съеденным, и люди придумали страшные сказки. Теперь мы живем в городах, но суеверия неискоренимы в нас. Я хочу вкусить этот первобытный страх, познать отвращение к пороку. А после самому останавливать людей, внушать им отвращение к греховным поступкам с такой силой, чтоб они сходили с ума от одних моих слов.
Есть ли что-то, способное увлечь больше, чем познание человеческой души? Ведь человек – самый сложный механизм. Не знаю, разгадают ли ученые загадку ума: почему мы рождаемся разные; почему, попадая в одинаковые истории, выводы порой делаем противоположные? Нет, Иван Андреевич, до тех пор пока человечество не откроет мне все свои секреты, я не покину сей мир.
– Как глубоко вы копнули, сударь. Позвольте, сколько вам лет? – священник обернулся и попытался по складкам у губ и едва заметной щетине, как по кольцам на дереве, прочесть возраст случайного гостя.
– Немало, даю слово чести. Вот только ни один грех не оставил отпечатка на моем лице, ни одна мысль не проложила морщину на моем лбу. Вечная юность открывает многие мудрости и показывает дороги, которые недоступны старику.
– Вы правы, голубчик. Порой мне кажется, что с каждым годом я больше и больше костенею. Как покрывается корой старый тополь, так и я обрастаю проблемами, и побегам не пробраться сквозь эту толщу. Все меньше миру удается удивить меня. А ведь удивление и любопытство – самые прекрасные чувства; и о них, а не о прошедших годах, я сожалею. Порой просыпаешься утром и знаешь, чего тебе ждать: от яркого солнца – жаркого дня, от облаков на горизонте – дож дя. И вот я уже не любуюсь радугой и не восхищаюсь закатом. Кругозор мой сужается, и мне приходится заставлять свой ум работать, не позволяя ему расслабляться. Не хочу умирать внутри, друг мой, страшно быть мертвым, – Иван Андреевич глубоко вдохнул и продолжал: – Бывая в Петербурге, я вдоволь насмотрелся на таких покойников. Они в агонии пытались доказать себе, что живут, однако момент был упущен. И вот – перед вами не человек, а ходячий мертвец. Он даже считает, что мыслит и, может, на что-то влияет, что слова его имеют вес, что стоит выходить в свет. Однако общество ему не нужно, он всего лишь пытается удержать дрожащими руками удила своей жизни.
– Поэтому вы и уехали? Почувствовали эти превращения в себе?
Собеседники пересекали поле, пугая шелестом шагов шустрых куропаток и трусливых зайцев. Под ногами суеты было больше, чем в базарный день.
– Плесень, гниль… Такая хитрая штука: стоит оказаться рядом – и она живет в тебе. Ты думаешь: ничего страшного, ведь видимых признаков гниения нет. Однако губительные споры уже внутри тебя, плесень разрастается, пускает корни, а когда проявится снаружи – будет поздно. Нет, тогда ты ничего не сможешь сделать. И вот человек перестает быть собой. Вы, Петр Алексеевич, говорили о бессмертии? Вы не избежите гниения. Вот, смотрите, – священник чуть задел василек, и легкая бабочка, нехотя взмахнув крыльями, поднялась в воздух, так же лениво опустилась на соседний цветок и продолжила свой сон. – Думаете, это божье создание мечтает о бессмертии? За тот короткий срок, что отведен ей Создателем, она сделает гораздо больше, чем вы за свою бесконечную жизнь. Вам будет казаться, что времени еще много, что вы все успеете, и, тем не менее, непременно найдется тот, кто сумеет вам подарить покой. Ведь не прокляты же вы, в самом деле, и ваша душа, как и душа любого из нас, заслуживает покоя после долгого скитания по земле.
Молодой человек воскликнул:
– Вы говорите о смирении? Да! Вы говорите о том, чтобы подчиняться происходящему, ценить испытания и быть покорным обстоятельствам. Именно этого, вы полагаете, хочет ваш Бог? – Петр Алексеевич засмеялся. – Нет, простите меня, уважаемый Иван Андреевич, мне нравятся ваши рассуждения, но я с ними не соглашусь. Допустим, я иду по улице и вижу, как разбойники грабят некую женщину. Предположим, я даже знаю эту даму: мне известен ее скверный характер; я видел, как она распекала своего супруга и нещадно лупила кухарку. И вот теперь на нее снизошла кара небесная. Бог решил ее наказать, отнимая то, что она не доплатила своим слугам. Следует мне помочь ей или пройти мимо?
– Коварный вопрос, – задумался батюшка. – Религия призывает нас помогать ближнему своему несмотря ни на что. Когда Бог пожелает наказать человека, он не станет делать это чужими руками. Людские промыслы хитрее Божьего.
– Бог создал мир за шесть дней, и, снимая с себя заботу о собственном творении, он создал человека – по своему образу и подобию. Вот только человек – не Бог. Так, мелкий божок, у которого есть маленькая власть, но в силу своего скудоумия он вообразил себя всемогущим. Этакий божок с брачком, – горячился Петр Алексеевич. – И Бог этого не учел. И все же из-за своей доброты он позволил человечеству размножаться и заполнять эту прекрасную планету. Он посылал человеку испытания: потопы и огненные дожди, чтобы выбрать лучшие зерна. Но нет, гнильца уже поселилась во всем: совсем крошечная спора, подкинутая змеем-искусителем Адаму и Еве, засела в человеке. И он никогда не станет прежним – тем богоподобным существом, каким был задуман изначально.
