Собственная кончина Серафима была удивительна. Накануне старец испросил прощения у всех окружающих и пел пасхальные песнопения, хотя то был конец декабря, период между Рождеством и Богоявлением. Павел Евдокимов видел в Серафимовом обычае круглый год приветствовать людей пасхальным приветствием знак Воскресения как самого средоточия христианской жизни. Каждого приходящего к нему Серафим встречал словами «Радость моя!» и добавлял: «Христос воскресе!», независимо от времени года. Братия, вошедшие в его келью, когда он преставился, нашли его коленопреклоненным перед иконой Божией Матери «Умиление», Евангелие было раскрыто перед ним, и страницы начали заниматься от пламени упавшей на книгу свечи. Тело было еще теплым, но сердце остановилось, и его не смогли вернуть к жизни. Погребение старца было подобно празднованию Пасхи среди зимы, и почти ровно через семьдесят лет, в июле 1903 года, прославление преп. Серафима в Сарове, как он и предсказывал, также напоминало празднование Пасхи среди жаркого лета.

От всего, что я читал о преп. Серафиме, веет непреодолимым очарованием. Я имею в виду не суеверие или что-то оккультное, но чудо волшебной сказки, возвращающей нас в детство, дарящей ликующую радость и свет. Спустя многие годы после того, как монастыри в Сарове и Дивееве были разрушены коммунистами, тамошние леса вырублены, все знаки и памятки о Серафиме, его монахах и монахинях уничтожены и даже его мощи, казалось, погибли, оставались прекрасные рассказы о его продолжающемся присутствии. То какой-то низенький старичок в белой рубахе поприветствует солдат, то заблудившихся путешественников выведет сквозь воющую вьюгу какой-то маленький человечек в белом. Крестьяне приносили свежие сосновые ветки в антирелигиозный музей в бывшем Казанском соборе, где, как считалось, таились его мощи. Охранникам, которые не могли понять, зачем несут ветки, объясняли: «Это для батюшки, они напоминают ему о доме». Позже, в эпоху «гласности», в этом антирелигиозном музее был открыт деревянный ящик с останками, где нашли бронзовый крест, остатки монашеского одеяния и церковный документ, указывающий на останки как на мощи Серафима. Мощи были обретены, и он вернулся, как предсказывал, в Саров и в любимое Дивеево, где вновь был открыт монастырь. Крестный ход с мощами преподобного передвигался поездом, на автомобиле и пешком – паломничество, которого многие уже не ожидали.

Хотя преп. Серафим шествовал институализированным путем аскетизма, приняв монашеский постриг и затем священство, его личность и жизнь ломали стереотипы и развенчивали мифы о «духовности» и святости, накопившиеся в Новое время. Вот почему многие лица, описанные в этой книге, увлекались преп. Серафимом и были авторами ряда глубоких исследований о его жизни и учении. Павел Евдокимов часто писал о нем. В своем исследовании об истории и месте святых в православном предании Евдокимов изобразил характер Серафима и его верность Евангелию, указывая на него как на образец святости в наше время[22]. Пожалуй, самое известное событие, записанное Мотовиловым, прекрасно показывает и личность Серафима, и его значение[23]. В снежный зимний полдень на поляне недалеко от своей пустыньки в Саровском лесу преп. Серафим не только явил Мотовилову сияние от пребывания в присутствии Божием, в общении с Ним, но и дал ему возможность самому разделить этот опыт. В беседе с ним преп. Серафим высказал свое простое, но точное понятие о святости, подходящее для каждого, – то, чего Бог на самом деле желает от нас. Святость, говорил он, состоит в «стяжании Духа Святого», то есть в жизни Троичного общения. Мотовилов описывает почти слепящий свет, теплоту, хотя стоял мороз, чудесный аромат и, что важнее всего, несказанную радость и мир, именно то, на что Новый Завет указывает как на признаки пребывания в Духе.

Тот факт, что Серафим был монахом и священником, а Мотовилов мирянином, ничего не значит в Царстве Духа. Это засвидетельствовано тем, что можно назвать паломничеством Серафимовой жизни. Чудесное исцеление Божией Матерью в детстве, многочисленные явления Ее и других святых, видение Христа на литургии – все эти события жизни преп. Серафима, кажется, превосходно вписываются в понятие о святом монахе. Но при ближайшем рассмотрении категории священника, монаха-аскета, даже старца, или духовного отца, оказываются превзойденными и преображенными. Преп. Серафим выходит за пределы всех категорий. Не оставляя монашескую жизнь, он становится отшельником, мистиком, затворником, предметом многих недоразумений, вражды и оскорблений со стороны братий своей монашеской общины. Затем его внутреннее преображение становится видимым. Дверь его кельи была отворена для всех, ежедневно множество народа приходило к нему за благословением, рассуждением, кусочками освященного хлеба. Он выслушивал, давал советы, святую воду, помазывал елеем, благословляя, возлагал на посетителей руки. Будучи монахом, он не носил положенного монашеского одеяния, но одевался в простую сорочку и берестяные лапти. Его уединение окончилось, он принадлежал всем. Через него монастырь открылся миру, предвосхищая замечательную открытость монахов Оптиной пустыни столь многим, в том числе Достоевскому. Будучи священником, он не требовал к себе подобающего обращения и причащался за литургией со всеми.

Укорененный в обычаях Русской Церкви и монашеской жизни, преп. Серафим был образцом святости, «живой иконой» своего времени, которая распространяет возможность такого общения в Господе на каждого человека, на любые обстоятельства жизни в обществе. Всякий авторитет, обязанный сану, статусу или монашескому чину, упразднен. Отменяются и все стереотипы того, как святость должна выглядеть, каким должен быть аскетизм. Серафим постится, вычитывает суточный богослужебный круг, возжигает столько свечей перед иконами, что братия опасается пожара. Он соблюдает все правила. Но его жизнь и слова ясно дают понять, что всё это не более чем средства достижения цели, ни в коем случае не самоцель. Когда человек познаёт Святого Духа, он прекращает словесную молитву, соблюдение правил, ибо Дух начинает молиться в нем, превращает всю его жизнь в молитву. «В стяжании Духа Божия, – говорил батюшка Серафим, – состоит истинная цель нашей жизни христианской», и «если спасешься», то есть станешь святым, «тысячи спасутся вокруг тебя». Эти слова из поучений преп. Серафима цитируются чаще всего, в них заключена его поразительная открытость Богу и всем людям. Он приветствовал каждого – священника и мирянина, женатого и монашествующего, богатого и бедного. Каждый был для него «радостью», всякое существо просвещено Духом и Воскресшим Христом.

Постоянное чтение им Евангелия приводит Серафима к удивительной «евангельской инверсии», к переворачиванию вещей, что делает Христос во всякой человеческой ситуации. Для Серафима всегда ввергающая человека в замешательство метанойя, или преображение жизни, была существенной чертой совершенной простоты. Вся личность старца и всё его обращение с людьми отмечены радостью и любовью, как это было и с другими людьми, с которыми мы здесь встретимся. Этот маленький человечек, великий в святости, весьма точно описан в самом волнующем, последнем очерке матери Марии «Типы религиозной жизни». Здесь «евангельский» тип, или всецелая жизнь по Евангелию, описывается как дарение другим любви, в преизбытке полученной от Бога. Вспоминается Иоаннов критерий: если мы не любим брата, которого видим, не можем любить Бога, Которого не видим.

Не может быть лучшего введения в тему «живых икон», с которыми мы встретимся в этой книге, чем преп. Серафим, самый любимый ими святой. Люди, здесь изображенные, – необычные люди, хотя не обязательно они были хорошо известны в свое время или известны сегодня. Важно уловить их тождественность в нескольких отношениях. Вероятно, самое существенное мы обнаружим не в канонически написанных иконах (хотя есть иконы некоторых из них, например мученика о. Александра Меня и матери Марии), но в другого рода образах, чаще всего в фотопортретах. Как заметил Павел Евдокимов в своем исследовании богословия иконы, лик (prosopon) есть ключ и к Божьему пониманию личности, и к нашей связи с нею[24]. Хотя фотография не заменит хранимого в памяти облика, какой-то жест, улыбка, огонек в глазах, тон голоса, походка – маленькие, но важные для установления контакта подробности. Другое измерение – это их жизнь, чаще всего – слушание их слов, выраженной ими христианской жизни. Исключение составляет иконописец о. Григорий (Круг): мы можем не только взглянуть на мирное выражение его лица, услышать о его жизни, но и увидеть лики Божией Матери, Христа и преп. Серафима, которые он буквально «написал» (что по-гречески означает eikonographein), изобразил на иконах. Все они наши братья и сестры в Господе, разделяющие с нами то же умирание и воскресение в крещении, то же причастие в Евхаристии, тот же призыв Христа к «преображению», «обращению» (metanoia) и жизни по Евангелию Царства, которое Господь принес нам.