Страшный отчаянный крик сзади заставил нас обернуться. Пеликаны сбились в кучу возле хозяина. Стадо коров разбрелось по всему берегу. Хозяин пеликанов, по-прежнему стоя на коленях перед любимцем, держал перед собой опущенный арбалет. А хозяин коровьего стада лежал в десяти шагах со стрелой в груди.
- Ох, дурачина, - прошептал отец, покачав головой, - ох, дурачина же ты, Пенька. Теперь гонять тебе на улитках всю оставшуюся градулею. А следующую никто не даст тебе оплатить... Пошли, сынок, надо помочь...
Похоронив убитого и забравшись на холм, мы всей деревней смотрели, как открылись и закрылись ворота там, на горизонте, впуская уже невидимого, ушедшего от нас Вьюшу. Взвыла жена его. Дети плакали.
Пеня, сосед наш, тоже был здесь. Два вестника стояли рядом с ним, ожидая, пока закончится обряд. Потом один из них подошёл к жене Вьюши и сказал глухим, нездешним голосом:
- Градулея убитого переходит по наследству тебе и детям, разделяясь между вами поровну.
Та зарыдала ещё громче, кивая и вытирая слёзы.
А толпа не расходилась. Все будто чего-то ждали. И вскоре на дороге появилась большая черепаха. Этих животных я никогда не видел. И теперь разглядывал с жадностью её мощные лапы и пластинчатый роговой панцирь в коричневых кольцах. Пеню вестники посадили между собой и медленно, покачиваясь в такт ходу черепахи, поплыли сквозь толпу в сторону, где белели вдали огромные ворота.
Грустный звук колокольчика заставил меня обернуться. Улиточный Дед, стоя на верхушке холма, тряс маленький колокольчик и улыбался сквозь слёзы. Потом сел на улитку и поехал вниз.
- Можно мне с тобой, Улиточный Дед? - спросил я.
- Садись, - ответил он, махнув на улитку, следующую за ним, - не бойся, она спокойная.
Улитка дрогнула студенистым телом, когда я на неё садился, захотела нырнуть в свою раковину, но я прихватил её за рога, похлопал по тёплому боку, и она успокоилась, поползла дальше.
Люди проплывали мимо меня. Проплыли вестники на черепахе. Мне казалось, что я стою на месте, и все с удивлением обходят меня стороной. Они все давно спустились с холма, дорога опустела. Улиточное стадо ползло среди зарослей полыни. Горький её запах с пылью пополам висел над нами.
Мир с людьми, с убитым Вьюшей, с убийцей его Пеней, с белыми воротами вроде как остался сам по себе. Без меня. Он оставил меня, убежав с криками вперёд.
И я с этими улитками, с Улиточным Дедом, мягким звоном колокольчика в его руке остался сам по себе. Мне никогда не было дела до градулей, до сроков оплаты и расчетов.
Мне нравилось смотреть, как распускается лоза по весне, как ручей пробирается среди камней, бежит и ворчит на меня, забравшегося с ногами в него, нравилось слушать, как дождь стучит по крыше...
Торопясь успеть за людьми, за суетливым их бегом по земле, за стучанием их бодрых пяток от утра и до вечера, за расчётами и оплатами, я давно перестал замечать, как юла убегает с птенцами в колышущуюся на ветру рожь, как облака собираются в тучи и обещают скорый дождь...
Да, к вечеру будет дождь...
Ночь, серебристая от росы, переливается трелью неугомонной юлы и булькает рыбёшкой на перекате. Костёр давно прогорел, лишь угли вспыхивают и рассыпаются, еле слышно потрескивая. Холодно. Ёжусь в дедовом тулупе и таращусь в темноту.
Улиточный Дед спит в шалаше, только голые пятки почёсывает, а мошкара, знай, бьётся в темноте за место на его пятке.
Мне спать никак нельзя. Ночное. Берег реки под холодным блином луны - как на ладони. В слоистом пироге тумана мои улитки еле видны.
До утра ещё далеко. А утром, как рассветёт, пожуём с дедом чего-нибудь, воды попьём и двинем на ярмарку. Прирост в табуне у нас в этом году приличный. На десять голов. Детёныши крепкие, лобастые. Особенно, крапчатый и тот, ореховый, в чёрных подпалинах. Орехового я назвал Ветер, и, пожалуй, оставлю себе.
Дед-то, что в шалаше спит, мне не родной, конечно, и не дед он вовсе, а так мужик, как мужик. Только зовут его все Улиточный Дед. И живёт он на другом конце деревни. Знать я его не знал. Я тогда по левой стороне улицы жил, а он - по правой. Ко мне надо от реки заходить, а к нему - от леса. Разные мы были с ним, одним словом, совсем разные...
