-- Этот джентльмен, господин граф, попросил позволения осмотреть дом.

Граф де Требо -- повидимому это был он -- взглянул на меня с видом благовоспитанного удивления. Я почувствовал себя повинным в дерзости.

-- Что же может быть в моем доме для вас интересного, сударь? -оседомился граф.

-- Тысяча извинения сэр, -- заговорил я в то время, как слуга ушел, закрыв за собой дверь, -- дело в том, что я турист и, естественно, стремлюсь полюоваться на старинные дома, старинную мебель, старинные картины. Ваш дом выглядит так, как будто ему не чужды подобные сокровища.

-- Но мой дом -- не музей, -- холодно прозвучал ответ. -- Если у меня есть сокровища, то это -- прошу прощения -- мое дело. Они предназначены радовать моих домашних и друзей.

-- Я думал, что дом пустует или сдается. Иначе я бы не посмел.

-- Глупы те, кто распускает такие слухи.

-- Мне остается только извиниться, -- я повернулся к дверям.

Настроение графа внезапно изменилось. Он протянул руку.

-- Подождите минуту, сударь, -- попросил он. -- Раз уж вы здесь, пусть будет по-вашему. Вы увидите сокровища дома Требо.

Он взял со стола лампу, вывел меня из комнаты и остановился для начала посреди большого зала. Теперь, при свете лампы, поднятой над головой, ясно виделись те пустые места, где когда-то, должно быть, висели большие картины. Сейчас на стенах оставались лишь темные пятна.

-- Центральную вы наверняка узнали по описаниям, -- заговорил граф. -Это Андреа дель Сарто, картина, украденная на пути из Флоренции ко двору короля Франциска. Слева -- меньшее полотно -- неизвестного художника. Но вы как знаток безусловно угадаете его историю. Справа -- единственный Мурильо, которым когда-либо владела моя семья.

Я уставился сначала на пустые места, а потом на высокого мрачного человека рядом со мной. Ни один мускул на его лице не шевельнулся. Как ни в чем не бывало, он указал на семь пустых ниш в стене.

-- Эти наборы доспехов, -- продолжал он, -- несомненной венецианской работы и, вероятно, принадлежат к искуснейшим в мире образцам начала пятнадцатого века. Будьте добры пройти сюда.

Ошеломленный, я последовал за своим чичероне. Он распахнул дубовую дверь, величественную, кака вход в часовню, и мы вошли в галерею, занимавшую, повидимому, все крыло замка. Посередине ее стояли две длинных застекленных горки -- дубовые, с причудливо изогнутыми ножками, -- и по всей доступной моему взгляду длине стен виднелись все те же следы от картин, свисавших некогда с карниза, покрытого потускневшей позолотой. Граф заставил меня повернуться к огромному открытому камину, занимавшему весь ближний конец галереи. Этот был на месте -- с недостающими кирпичами, сбитой штукатуркой, -- а над ним еще один след от картины.

-- Всю дубовую резьбу, которую вы здесь видите, -- продолжал хозяин дома, -- выполнил один человек -- монах Дучелини, который, как вы помните, учился у Микельанджело. Здесь изображена вся история мира от Рождества Христова через все смутные периоды вплоть до зари Возрождения. Картина над камином принадлежит гениальному Леонардо да Винчи.

Он поднял лампу, чтобы лучше осветить мрачное темное пятно. Я отвернулся и взглянул на графа. Много разного просилось мне на язык, но я решил, что лучше молчать. Я не мог понять, то ли я стал жертвой самой зловещей шутки, которая когда-либо приходила на ум человеку, то ли мой проводник действительно сумасшедший. Он медленно повернулся, и тут я услыхал за спиной странный звук. Это мог быть и утихающий уже ветер, шуршащий листьями снаружи, но что-то в нем ощущалось более мягкое и ритмичное. А когда граф поднял лампу немного выше, я увидел, что к нам подходит девушка, одетая в простое темное платье, и в неверном свете лампы мне показалось, что она вполне могла бы сойти с одной из тех несуществующих картин древних мастеров. Улыбка самой Мадонны, милая ясность лица, почти неземная... Когда она подошла поближе и взгляд ее устремился на меня, ее лоб пересекли чуть заметные морщинки. Она выглядела извиняющейся и печальной. Я понял, что передо мной -- самое прекрасное, на что я когда-нибудь смотрел. Мой проводник поставил лампу на старинный сундук и повернулся ко мне:

-- Сударь, -- начал он с видом человека, уставшего выполнять свою задачу, -- вот кто может все показать вам лучше, чем я. Прошу меня извинить.

Он повернулся и оставил нас, а я, онемев, смотрел на пришедшую. Каким бы я ни был реалистом, я сомневался, что это -- живой человек.

-- Боюсь, сударь, -- заговорила она, -- что мой отец предавался одной из своих обычных мрачных шуток. Он водил вас по замку и показывал несуществующие сокровища?

-- Это моя вина, мадмуазель. Я не должен был навязываться.

-- Если вас привела сюда любовь к старине, -- возразила она, -- вы имели

полное право прийти, но, видите ли, все, чем мы когда-то владели, пропало.

Этот дом -- приют пустоты.

Я вздрогнул, потому что с ее словами атмосфера этой огромной комнаты, казалось окончательно остудила мою кровь. Но тут же кровь снова согрелась, потому что глаза собеседницы сияли, и от этого у меня быстрее забилось сердце. Никогда прежде не стоял я возле подобной красоты.

-- Мадмуазель, -- рискнул я, -- хотелось бы, чтобы здесь действительно нашлись сокровища, которые вы могли бы мне показать.

Она тихо засмеялась, но стала незаметно направлять меня к дверям.

-- Под этой крышей нет больше сокровищ, -- повторила она.

Я остановил ее движение, каким бы оно ни было медленным.

-- Мадмуазель, -- голос с трудом повиновался мне, -- поверьте, я говорю со

всем возможным уважением, говорю от всего сердца и со всей скромностью -

здесь еще осталось сокровище, более великое, чем любое произведение искусства

из тех, что когда-либо украшали эти стены.

Голос мой дрогнул от страсти. Я говорил серьезнее, чем когда бы то ни было в

жизни. Улыбка ушла с ее губ, но мягкий вопрос в глазах сделал ее еще

красивее.

-- Вы что же, пытаетесь льстить мне, сударь? -- спросила она.

-- Я пытаюсь найти слова, мадмуазель, -- ответил я, -- чтобы сказать, что

вы -- удивительнее всего, о чем мне приходилось в жизни мечтать. если вы

отошлете меня без надежды на новую встречу, то сделаете несчастнейшим из людей.

Она слегка наклонилась ко мне. Мы стояли в центре большого зала, и ветер,

свистя в трещины оконных стекол, заставлял метаться огонь лампы и выплескивал вокруг нас хаос теней. Девушка коснулась моей руки пальцами. Их прикосновение было почти лаской.

-- Тогда вы должны вернуться, -- прошептала она, -- потому что я не хочу

никого делать несчастным.

Кажется, я закрыл глаза в приливе экстаза, -- а открыл я их для кошмара. Минуту-другую я ничего не мог разобрать кругом. Я полулежал на каком-то тряпье на обочине дороги, опираясь спиной о низкую кирпичную стену. Напротив лежали четыре или пять фигур, все распростертые, неподвижные, с закрытыми лицами. Всего в нескольких ярдах от меня странно и гротескно высилась огромная бесформенная масса металла дерева и холста -перевернутый автобус, из разбитого радиатора которого еще вырывалась, шипя, струя пара и уносилась вниз, в ущелье. В ушах у меня стояли приглушенные рыдания, время от времени слышались крики боли. Двое мужчин, похожие на врачей, хлопотали поблизости, один из них вместе с женщиной в одежде монахини как раз склонялся над распростертой фигурой рядом. Немного дальше по дороге жандарм сдерживал все прибывающий поток экипажей и автомобилей.

-- Что такое? -- выдохнул я. -- Как я попал сюда?

И тогда мне ответил голос из-под большого белого капюшона рядом -- и мне почудилось, что я снова оказался в том замке-мавзолее:

-- Авария. На ваш автобус налетел другой. Столкновение очень тяжелое. Полежите спокойно, пока приедет скорая помощь...

Я попытался повернуться, чтобы взглянуть, было ли и лицо тем же самым -- и на время меня не стало.