Однако неведомый враг тоже не дремал, и, к тому моменту, когда местными РОВД были приняты соответствующие меры по охране членов “чертовой дюжины”, их, из тринадцати, в живых осталось только четверо.

И вот тут Трусова ждал жестокий удар. Никто из этой четверки ничего по поводу объекта № 201-БИС сказать не мог. По их словам, этим объектом занималась только лаборатория профессора Нестерова, сотрудники которой, вместе со своим руководителем, погибли во время пожара в 1938 году.

Казалось, что расследование на этом и закончится, но лейтенант Трусов уже не раз доказывал, что он не из тех, кто так легко сдается. По его указанию, ученых допросили о родственниках Нестерова и других сотрудников его лаборатории. После чего группа снова разъехалась по всему Советскому Союзу, по крупицам собирая интересующие их сведенья.

В конце-концов, удача им все же улыбнулась. В поселке Гусиноозерск под Улан-Удэ нашелся сын Нестерова, Тимофей. Доставленный в Москву специальным авиарейсом, он рассказал много интересного о научной деятельности своего отца, в том числе, и о его работе по исследованию объекта № 201-БИС.

РЕКОНСТРУКЦИЯ – 2

выдержки из свидетельских показаний Нестерова Т.Р.

- ”…Я в ту пору в Москве учился, в МГУ учился, на биологическом факультете, поэтому дома бывал только во время летних каникул. Отец на этом особенно настаивал, говорил, что вместо того, чтобы водку пить да девок тискать, лучше мне в его лаборатории стажироваться…”;

- “…Ну конечно, лаборатория была жутко секретная. Там охраны человек сто было, не считая надзирателей. Вышки, проволока колючая, ну и прочее, чтобы подопытные не сбежали. Но мой отец там на особом положении числился, так что меня везде без вопросов пускали…”;

- “… Про объект № 201-БИС? Ах о Фоньке! Его вся лаборатория Фонькой звала. Не знаю, откуда это пошло. Его отец в одном из лагерей нашел, когда ездил за новой партией материала для опытов… О Фоньке можно говорить бесконечно Его же сам Альберштейн создал, своими руками…”;

- “… Что из себя представлял? так сразу трудно объяснить… Представьте себе живую каплю ртуть, диаметром с полметра, только это была, конечно, совсем не ртуть… Да-да, именно живую! Она двигалась, меняла цвет, росла, питалась и даже могла на отдельных участках изменять свою плотность. Например, когда Фонька хотел есть, он отращивал на концах своих ложноножек твердые коготки и пощелкивал ими друг о друга…”;

- “… А что вас так удивляет? Конечно он питался, как и всякий живой организм. Правда ел только живую органику. Сначала мы его крысами кормили, но запас их быстро кончился, и Фонька “впал в спячку”. То есть, утратил объем до первоначального и почти перестал реагировать на внешние раздражители. Потом кто-то предложил использовать для его кормления отработанный опытный материал, и Фонька сразу ожил…”;

- “… Он такой потешный был. С ним, как со щенком, вся лаборатория возилась. Выпустят, бывало, его из аквариума, он и перетекает от одного предмета к другому, ощупывает, на столы карабкается… Только после того, как у Фоньки сменили рацион, его обязательно перед выгулом кормили. А то ведь пару раз было, что он с голодухи на сотрудников бросался…”;

- “…Чем отец занимался? в основном – ФПС. Это фиксированный приобретенный сигнал, сокращенно. Вы же наверняка в школе проходили, что если на человека воздействовать звуком определенной частоты, он впадет в беспричинное паническое состояние, которое, с прекращением такого воздействия, тут же исчезает. Так вот, отец разработал несколько комбинаций неслышных ухом сигналов, так называемых АККОРДОВ, которые вызывали у человека состояние паники, агрессии, или, например, благодушия, и это состояние не исчезало у подопытных довольно длительное время, от нескольких часов до нескольких дней… Кроме того, в лаборатории отца был разработан сигнал, который назвали эхолотом мозга. Посланный узким пучком, сигнал входил в своеобразный резонанс с мозгом подопытного и, отражаясь, нес в себе подробнейшую информацию об этом мозге. На основании полученных данных, можно уже было посылать подопытному, так называемые сложноподчиненные сигналы, способные заставить его совершать какие-либо действия: сесть, лечь, идти за источником сигнала… При этом подопытный контроля над собой не ощущал, хотя объяснить, почему он выполняет те или иные действия, не мог…”;

- “… Отец и на Фоньку пытался воздействовать этими сигналами. Только не совсем результативно. Точнее, результаты все же были, но, чаще всего, совсем не те, которые можно было ожидать. На большинство сигналов Фонька реагировал пассивно. Пробежит по нему этакая мелкая рябь и все. Но под воздействием некоторых из них, он вдруг начинал двигаться или пронимал форму чего-либо. Гигантской реторты, например, или, скажем, настольной лампы. При чем лампочка в лампе – горела! Можете себе такое представить?!

Вообще-то он и без сигнала мог принимать форму какого-нибудь предмета. Однажды он отрастил себе шнур с телефонным штекером на конце и сунул его в розетку для телефона. “Насмотрелся” наверное на сотрудников лаборатории, которые во время проведения некоторых опытов отключали телефоны от сети…”;

- “…Накануне пожара Фонька уже частенько самостоятельно принимал какую-нибудь форму. И, что интересно, он никогда не копировал живое существо. Отец говорил, что Альберштейн каким-то образом запретил Фоньке это делать. После смерти профессора сохранился серебряный свисток необычной формы с его личным вензелем, и отец считал, что Альберштейн с помощью этого свистка (отец называл его “манок”), мог закодировать Фоньку на выполнение любого, сколь угодно сложного задания. Профессор в своих записях приводил примеры некоторых комбинаций сигналов, но после одного неудачного опыта, в ходе которого чуть не погиб один из сотрудников лаборатории, отец отказался от дальнейших попыток воспользоваться “манком”. Записи, как оказалось, были зашифрованы…”;

- “…Пожар? Я тогда в Москве был. Мать прислала мне телеграмму, что отец умирает, но пока я отпросился, пока доехал… В общем умер он уже от ожогов. Даже похоронить успели.

Как потом установили, пожар начался в отцовской лаборатории, потом огонь перекинулся на склад ГСМ и так заполыхало… Некоторых сотрудников отца потом даже опознать не смогли, так они обгорели. Его самого нашли полу-обугленным. Он когда пришел в себя в больнице в Воркуте, даже говорить не мог – спалил легкие. А пальцы на руках до костей обгорели, так что он даже написать не смог, что же там у них произошло.

После пожара отец прожил всего четыре дня. И каждый день к нему мать приходила, но он редко приходил в сознание. Однако мать все же нашла способ с ним общаться. Как? Да так же как в “Графе Монте-Кристо” – с помощью словаря. Она показывала букву алфавита, чтобы отец указал, на какую из них начинается нужное ему слово, а потом находила это слово в словаре под его руководством. Так вот, по ее словам, отец “утверждал”, что лабораторию поджег Фонька. Подробностей он не сообщал, так как ему было очень больно, он часто терял сознание, а когда приходил в себя, плохо помнил, о чем шла речь до этого. Наверняка тут еще на него повлияли и наркотики, которые ему постоянно кололи… Но одно я помню точно. Мать рассказывала, что когда отец узнал, что Фонька уцелел при пожаре, он страшно испугался. Ведь он так надеялся, что тот погиб в огне…”;

- “… А кто бы меня стал слушать, пацана зеленого? Мама тоже была далека от науки – служила бухгалтером на прииске. Из тех, кто работал с отцом и к кому она могла бы обратиться, не уцелело ни одного человека. А остальные в тот момент были слишком заняты поисками виновников случившегося. Следователь из Воркуты подозревал диверсию и хватал всех без разбора. Семнадцать человек потом судили…”.

– Странное совпадение, правда? – прервал свой рассказ Сухов: – Все, кто работал с этим Фонькой в Хальмер-Ю, погибли во время пожара. Тоже самое можно сказать и о сотрудниках Зеленоградской лаборатории. Те из них, кто занимался изучением объекта № 201 БИС, погибли на перегоне Ашта-Бийск. И тоже во время пожара.