Не подкачал на этот раз и Военторг. В банкетном зале красовались не надоевшие всем узкие трофейные бутылки, а особая московская с традиционной белой головкой. Столы ломились от снеди.
В танцевальном зале гремел оркестр. "Катюша" и "Любушка" сменяли друг друга. И, конечно, венский вальс! Ну как было не станцевать его на родине Иоганна Штрауса, в том зале, где он дирижировал когда-то оркестром. И скользили каблуки гвардейцев по навощенному венскому паркету. Скользили, лихо притопывали. Ведь для многих это был первый в жизни бал.
Начал я с кануна Великой Отечественной войны, значит, и точку нужно ставить с ее окончанием. Поэтому совсем кратко.
Вскоре мы узнали о том, как применялись наши системы при штурме Берлина. Против эсэсовцев, отчаянно оборонявших каждое здание города, на прямую наводку вывели гвардейские минометы. Батареи в упор всаживали целые залпы в сопротивляющихся.
А на ближайших учебных стрельбах мы попробовали вести огонь одиночными снарядами и пристреливать отдельные цели.
И тоже получилось неплохо.
Это были первые шаги в овладении новым могущественным оружием - ракетами!
Неожиданно в полк пришло распоряжение представить фамилии двух офицеров кандидатов для поступления в академию. И хотя желающих нашлось немало, мы с Комаровым тоже подали рапорта. Рассудили просто: "Не пошлют в этот год больше будет шансов в следующем".
Война была позади, и что могло омрачить нашу любимую, хотя и нелегкую воинскую службу?
Но в такие минуты не надо забывать, что и на мирном, казалось бы, ровном пути могут возникнуть неожиданные рытвины и ухабы.
В самом наилучшем настроении возвращались мы с тактических учений в свой гарнизон. Я ехал, как всегда, в кабине первой машины. Мысли были самые радужные:
"А вдруг пошлют в академию?.. Учеба... Мирная жизнь. Родные - Таня, мать, брат..." Я так размечтался, что не замечал, где и как мы едем. Шофер первого класса Царев был у нас признанным водителем. В этот момент, преодолев высокий подъем, боевая машина пошла под уклон. Дорога была пустынной. В то время по юго-восточной Европе колесило много греков, бежавших от разгула реакции в своей стране. Смуглые, в яркой одежде, они выглядели колоритно на фоне южной природы.
И вот крутой поворот, а за ним - запрудившие всю дорогу греческие повозки, дети, женщины, старики. Они с ужасом смотрели на несущуюся на них громадную военную машину, грозившую всех раздавить, смять...
- Тормози!.. - мы одновременно схватились за рычаг. Нога Царева до отказа выжала педаль ножного тормоза.
Тяжелая боевая машина с людьми, со снарядами, стремительно скользя по асфальту, неумолимо приближалась к толпе.
Мы не наехали на них. Буфер легко столкнул в сторону бетонный столбик ограждения, и перед нашими глазами встал почти отвесный обрыв.
Грохот падения... Темнота. Не знаю, сколько я был без сознания. Потом различил журчание воды. Она быстро заполняла кабину. Собрав последние силы, выбрался наружу... Кажется, все живы. Сверху торопливо спрыгивали и бежали наши солдаты и офицеры...
Ноги подломились, и я тяжело рухнул обратно в ручей.
Дней семь я был отрешен от окружающей жизни. Иногда перед глазами смутно мелькали знакомые лица. Смутно и расплывчато. Наконец, под тревожными взглядами медсестер начал вставать. Все-таки ожил, но силы возвращались медленно.
Приехал Комаров. На цыпочках прошел к кровати, присел на стул, негромко, хотя в палате, кроме нас, никого не было, начал рассказывать полковые новости.
- Люди все здоровы, установку почти отремонтировали, комиссия, расследовавшая случай, установила, что мы в происшедшем не виноваты.
Я с облегчением откинулся на подушку.
- Когда ты поправишься-то? - спросил Иван. - Ходить можешь?
- Только если поддерживают.
- Дело-то какое! - Лицо его вдруг расплылось в улыбке. - Кузьменко ведь нас представил, как кандидатов в академию, и уже выезжать надо. Утвердили... Хорошая весть лучше всякого лекарства. Вскоре, поблагодарив от всего сердца работников госпиталя за лечение, осторожно усаживался в кабину машины.
- Понеслась! - прокричал Иван из кузова.
И вот последние дни в полку, в котором провоевали всю войну. Со сколькими товарищами надо проститься, сколько получить напутствий. И мы с Иваном ходили по городку.
В последний раз взглянули на свои "катюши". Строго выровненные, идеально чистые боевые машины стоят в артпарке в полной боевой готовности. Последнее прощание с батарейцами и разведчиками. С Федотовым, только недавно вернувшимся из Москвы, где он в единственном числе представлял наш полк в колонне Первого Украинского фронта на параде Победы.
И вот осталось проститься с двумя полковыми святынями. Знамя 70-го гвардейского минометного полка. Алое полотнище, яркие орденские ленты. И рядом - колонка фамилий погибших воинов. Первый - Миша Будкин и за ним его разведчики. И дальше дорогие имена: Прудников, Плюша Сорокин... Гвардии капитан Чепок... Женя Богаченко... Последняя - гвардии майор Баранов.
На посту часовой с автоматом. Мы встали рядом. Приложили руки к козырькам...
Не было у воинов Великой Отечественной войны лучших в жизни дней, чем те, когда они с победой возвращались на Родину.
По Венгерской равнине, по ущельям Закарпатья, по привольной Украине один за другим с запада на восток шли эшелоны. Из окон классных вагонов, дверей теплушек рвались наружу звуки гармошек, патефонов, аккордеонов и, все заглушая, гремела многоголосая солдатская песня: "..Ты ждешь, Лизавета, от друга привета, и не спишь до рассвета - все грустишь обо мне".
Разъезжались по домам воины-победители.
На узловых станциях эшелоны подолгу стояли. Воины гуляли по перрону, знакомились, отыскивая земляков.
Гаубичник с Одерского плацдарма!.. Я дернулся было к капитану, но вовремя вспомнил, что тот не очень приветлив. Но капитан подошел сам.
- Сколько лет, сколько зим!.. Тоже домой? Я вот совсем. К детишкам. - Он устало улыбнулся.
- А видели бы кадровики, как вы с "тиграми" управлялись - ни за что бы не отпустили, - горячо сказал я ему.
- Да... Было дело под Полтавой, - улыбнулся капитан.
- Не под Полтавой, а на Одере.
- И под Полтавой было, - капитан подморгнул, - Надо бы отметить такое дело!
Разве я мог отказать офицеру, спасшему мою батарею в тяжелом бою?
С нашим эшелоном шла одна теплушка, в которой ехали люди, возвращавшиеся из фашистской неволи. За все время пути они почти не выходили из вагона. Вся группа сошла в Киеве и долго стояла на перроне, чего-то ожидая.
Прогуливаясь вдоль состава, я как раз проходил мимо них, когда какой-то человек из этой группы взволнованно выкрикнул мое имя.
Я изумленно обернулся...
Видимо, мое удивление отразилось на лице, потому что человек замедлил шаги и, как-то растерянно улыбнувшись, проговорил:
- Неужели ты меня действительно не узнаешь? Голос был глуховатый и неразборчивый, но все же очень знакомый.
Давно известно, что в жизни бывают самые удивительные встречи, но такой...
"Не может быть!.. Как же это?!". Еще мгновение, и я стремительно обхватил человека за плечи, прижал к себе, а он, уткнувшись мне в плечо, беззвучно зарыдал.
Неузнаваемый, с перекошенным плечом и шрамом через все лицо, весь какой-то чуть живой - это все-таки был Мишка Будкин.
- Мы все думали, что ты погиб!
- Ранило меня, - сказал Мишка, - своим же снарядом. - И он показал рукой на лицо и плечо.
- Значит, ты был... - не смог я произнести это слово: "плен".
Мишка взглянул на мой сверкающий погонами и орденами китель, кивнул и быстро опустил голову. У него снова брызнули слезы.
- Ты думаешь, я там находился по своей воле? Нет, этого я не думал. Всегда и я, и Комаров пошли бы за Будкиным на любое трудное дело. Жалость сдавила горло.
- Ну, мы за тебя и за других хорошо отплатили.
- Я жил этим, - сказал Мишка, - мечтал что-нибудь о вас узнать. Но чтобы вот так встретить!.. Иван жив?
