– Зачем это тебе?

– Ты поначалу скажи, а потом уже я объяснения дам.

– Ну, если честно, не знаю я, сколько в танковом полку техники находится. Десятка три, меньше вряд ли. На танковую колонну пожертвовать хочешь? А что, мысль интересная. В соседней области колхозники на самолет личные средства вложили. Если поднатужимся, на танк вполне наскребем. Надо будет на бюро обсудить. Оформим как почин лучшего охотника района. Какой взнос делаешь?

Иннокентий что-то подсчитывал в уме, загибая пальцы. Потом сказал: – Ежели тридцать, по килограмму за штуку, считай, почти два пуда. Может, еще и на самолет останется. Объявляй, товарищ секретарь, на своем бюро, что Иннокентий Рудых тридцать килограммов золота на оборону Советского Союза от немецких фашистов безвозмездно передает. Сообщай, куда и в какое время доставить? И охрану, после того как передам, обеспечь. Мало ли чего.

Секретарь подошел к Иннокентию вплотную, потянул носом.

– Вроде трезвый… Неудачное ты время для шуток, дорогой товарищ, выбрал. Я сейчас мужиков на фронт провожал. По-хорошему – духовой бы оркестр, лозунги соответствующие. Так куска сатина для оформления не отыскали. Все подчистую выгребли со складов для победы. А ты – золото. Сколько, говоришь? Тридцать килограммов? Да весь наш район со всеми потрохами… Три кило хватит. Не знал бы я тебя за серьезного мужика, попер бы отсюда, чтобы душу не травил. Чего тебе в голову стукнуло? Об сучок, что ль, приложился?

– Нелюбитель я шутковать. Если по правде речь вести, не навались немец такой силою, хрен бы я тебе слово сказал. Пускай бы себе лежало, где лежит, до справедливого времени. Его бы, ежели по-хорошему, не на танки, а народу на облегчение от нашей такой беспросветной жизни. Только без танков полный шандец может получиться. Тыщи народу уберегут. Готовь охрану, секретарь, через неделю тридцать килограммов прямо тебе в кабинет доставлю. Меньше чем через неделю не управлюсь.

– Ты что, никак Чикойское золото отыскал?

– Его.

– Давно?

– Порядком.

– Знаешь, что за сокрытие государственных кладов полагается? – почему-то шепотом спросил секретарь.

– Какое такое сокрытие, ежели я его на сопротивление фашизму передаю? – тоже понизил голос Иннокентий.

– А если там больше, чем тридцать килограммов?

– Может, и больше.

– А ты только тридцать?

– Ну.

– Остальное пусть лежит?

– Пускай.

– Про запас?

– Про запас. Мало ли чего. Сколь у нас с начала веку потрясениев разных было. А до конца еще далеко. Глядишь, снова пригодится.

– Вот что, гражданин Иннокентий Рудых… Прикажу я тебя сейчас под арест, а потом под конвоем до самого… Где оно там у тебя?

– Кто ж его знает? Под конвоем и вовсе в другую сторону можно наладиться.

– Ясно. А если я с тобой? В единственном числе. Для партийного контроля. Чтобы все до грамма…

– У меня на этот случай, гражданин секретарь, свой контроль имеется.

– Интересно. Кто такой?

– Совесть.

– Ты еще Бога помяни.

– Чего его без дела поминать. Он и так все видит.

– Ты это серьезно?

– Серьезней некуда.

– Не думал я, Иннокентий, что ты такая запутанная личность. А я тебя еще в партию намечал принимать.

– Без надобности.

– Думай, что говоришь.

– Без надобности я ей. Сроду, кроме себя, никем не руководил. Да и сам в поводырях не нуждаюсь. Ну, нести золотишко или повременить еще, пока немец под самую Москву не подойдет?

– Быстрее чем за неделю не обернешься?

– Дожжь наладится, и за неделю не обернусь. Места наши – сам знаешь: не болотина, так осыпь. Да и вода нынче дурная – прет почем зря. Ты бы мне коня доброго приказал. Карька моя все ноги посбивала.

– Возьми на конном. Сошлешься на меня.

– Ну и ладно. Быстрей не быстрей, а через неделю буду.

Иннокентий повернулся уходить, но секретарь придержал его за плечо.

– Знаешь, что я с тобой сделаю, если все, что ты мне тут наплел, провокация?

– На хрена она мне?

– Вот и я так думаю. Только учти, за такие шуточки статья без снисхождения.

Иннокентий высвободил плечо из-под цепкой секретарской руки и пошел по коридору к выходу.

В комнате, из которой высовывалась голова взъерошенного человека в очках, было слышно почти каждое слово разговора. В ней вплотную к двери, сдерживая дыхание, стояли двое – уполномоченный по заготовкам из области Виталий Васильевич Горнов и главный счетовод райкома Вера Степановна Шабалина. Когда шаги секретаря затихли за дверью его кабинета, Вера Степановна, не первой молодости, но все еще симпатичная и статная женщина, осторожно убрав руку Горнова со своей талии, прошептала: – Ну Кешка… Скажи кому – не поверят. Все они Рудых с придурью. Что батя был, что братаны оба.

– Отсутствие соображения, без сомнения, налицо. Только говорить об этом, Верочка Степановна, ни в коем случае не следует. Еще неизвестно, чем этот странный, я бы сказал, инцидент закончится. В случае чего на «вышку» потянуть может.

Егор Рудых разлил по стаканам водку и сказал: – За помин души дядьки моего Иннокентия. Правильный был мужик. Таких сейчас, считай, и не осталось. За свою праведность и сгинул.

– Убили? – вскинулся Василий.

– По моим предположениям – в обязательном порядке, – сказал Ермаков. – Но вот Егор Егорович возражает. Считает, не могли лучшего охотника в округе, как лося, завалить. Резон в его рассуждениях имеется. Пока до золота не дошел – убивать смысла не было. А если на обратном пути с грузом подкараулили, тогда тоже вопрос возникает – куда этот груз подевался? Бесследно исчезнуть такое богатство категорически не могло. Секретарь, когда минули все сроки, дал знать куда следует. Шума не поднимали, но прошерстили все на десять рядов. Не только мужской, но и женский пол досконально проверили на предмет присутствия и отсутствия в эти дни. Тайгу по недельной окружности по сосенке перебрали. Бесполезняк. Сгинул. Сгинул, как и не было никогда. И как считали Чикойский клад бабьей выдумкой для пацанячьего развлечения, так и оставили. А Иннокентий Рудых, мол, пропал в тайге по собственной неосторожности. То ли на осыпь попал, то ли в озере утонул, то ли болотина засосала. Косолапого людоеда в тот же ряд зачислить можно. Мало ли здесь таких ЧП каждый год случается.

– Батя и дядька с таких вот лет. – Рука Егора Рудых опустилась на светлый затылок Сашки. – В тайге, как у мамки за пазухой. С закрытыми глазами наскрозь пройти могли, не споткнулись бы.

– Что тогда? – с подначкой спросил Ермаков.

– Золото убило.

– Ну, если в переносном смысле, готов согласиться.

– Твоего согласия никто не спрашивает. Ежели, как считаешь, убили – конь где? А главное дело – Малыш с ним был.

– Кто? – переспросил Василий.

– Кобель. Такой кобель был бесценный – чужого в тайге за тыщу шагов чуял. Близко не подпустил бы никого. Тоже не вернулся. Всех троих – и думать нечего, чтобы изничтожить без следа. Быть такого не может, и не было никогда. Не в человечьих это силах. Да и мужиков к тому времени в поселке, можно считать, не осталось. Одни старики, инвалиды да ребятня.

– Значит, еще одна версия. По сегодняшнему времени очень даже подходящая. Поразмышлял по дороге твой дядька хорошенько – а мужик он, судя по всему, был не дурак, – понял, что его танковая колонна немцу, что слону дробина при тогдашнем положении дел на всех фронтах, оставил драгоценные пуды в длительной заначке и подался от греха подальше новую жизнь себе устраивать. Что ему секретарь в награду обещал? Не то срок, не то «вышку»? Думаешь, они тридцатью килограммами ограничились бы? За него такие бы мастера принялись, все бы до грамульки притащил, да еще бы виноватым остался. Не поверила бы тогдашняя власть, что он в личных целях килограммчик-другой в дупло не отложил до лучших времен.

– Грешным делом, я одно время тоже так размышлял, – разливая оставшуюся водку, сказал Егор Рудых. – Я когда батяне на фронт отписал, что дядя Кеша бесследно из тайги не вернулся, он мне ровно за два дня до того, как в атаке под Москвой погибнуть, отписал: – Живой Иннокентий, и все тут. Я, мол, недавно его во сне видал – идет по изюбриной тропе, которая на Качугском прижиме, и рукой помахал: все по уму, не беспокойся, на Долгом ухожье повстречаемся.