Напрасно товарищи убеждали его дождаться рассвета.

Киров был тверд в своем решении. Он встал, надел пальто, надвинул треух на самые глаза и вышел из дома.

Сергей Миронович прокрался в морг, где лежали тела убитых рабочих, отыскал там Кононова. Осторожно расстегнул он пальто и нашел на груди убитого знаменосца простреленное красное знамя. На алом шелке запеклась кровь рабочего.

Сергей Миронович взял красное знамя и спрятал у себя на груди, там же, где хранил его знаменосец.

Он шел через притихший, словно вымерший, город со знаменем на груди. Цокали подковы лошадей. Это шныряли по городу ночные казачьи патрули. Мелькали одинокие зловещие тени сыщиков. Но Киров шел по городу. Он знал, что если его остановят и обыщут, то пощады ему не будет. Но ничто не могло остановить знаменосца революции.

Знамя томского пролетариата было спасено.

Идти было трудно. Бежать еще трудней. Ветер жег щеки. Перехватывал дыхание. И Володе очень хотелось остановиться, повернуться спиной к метели и перевести дух. Но ему была дорога каждая минута, и он бежал вперед, расталкивая снег и ветер. Наконец показалось здание школы. Оно возникло перед Володей Бубенцом с темными окнами, завьюженное, похожее на неприступную крепость.

Снег заметал Володины следы на дорожке. Они пропадали, как следы на песке, когда их слизывает длинная тихая волна.

В это время он заметил сторожа в большом караульном тулупе до земли. Тулуп был завален снегом и от этого выглядел еще массивнее и тяжелее.

Фонарь, горевший над крыльцом, освещал лицо сторожа. На густых рыжих усах, что, как крылья рыжеперой птицы, распростерлись под мясистым носом, мирно покоились снежинки. Во рту сторож держал маленькую, изогнутую, как знак вопроса, трубку-носогрейку. Трубка попыхивала, как паровоз под парами. И после каждого вздоха выпускала теплое облачко дыма. Дым окутывал представительный нос сторожа, грел его. На усах таяли снежинки.

— Ты что здесь делаешь, братец? Ищешь вчерашний день? — спросил сторож.

— Мне в школу надо, — неопределенно ответил Володя, шагая навстречу сторожу.

— В школу? — переспросил сторож, и его трубочка выпустила дымок, опасаясь, как бы нос не замерз.

Он с удивлением осмотрел ночного гостя и сказал:

— Обычно ваш брат норовит опоздать. А ты пришел на каникулах, да еще в такую рань. Удивительно!

Сторож распахнул широкую левую полу караульного тулупа и достал из кармана большие часы на цепочке. Он посмотрел на циферблат, не выпуская из рук цепочки, словно боясь, как бы часы не убежали, и поднес их к Володиному носу.

— Половина седьмого! Иди спать!

— Не могу! — почти вскрикнул Володя. — Я вчера куда-то поставил знамя в спешке… Теперь волнуюсь.

— Так ты знаменосец? — спросил сторож и так посмотрел на Володю, будто видел его в первый раз. — А я тоже в твои годы был знаменосцем. В музее революции, — продолжал он, — до сих пор хранится наше знамя. Темно-вишневое, с бахромой. Знамя мальчиков завода Розенкранц.

В Петрограде стояла первая весна без царя. Лед еще не сошел с Невы, но на солнцепеке таял снег. И веяло теплом. И в Питере был Ленин.

Решено было праздновать Первое мая по новому стилю, вместе с трудящимися всего мира — 18 апреля. Рабочие готовились к первой открытой маевке.

В заводском комитете завода Розенкранц обсуждали, как лучше провести демонстрацию.

— Пусть в колонне пойдут заводские мальчики, — сказал один из рабочих. — Раньше было опасно брать их с собой — того и гляди могли нагрянуть казаки. А теперь другое дело.

— И пусть они пойдут впереди колонны, — поддержал его сосед, — ведь молодежь всегда должна быть впереди.

И тут в разговор вмешался товарищ Лобов — руководитель большевиков завода Розенкранц.

— Верно, — сказал он, — молодежь — наше будущее. Пусть мальчики идут впереди колонны. Но им нужно свое красное знамя.

Все согласились с товарищем Лобовым, а товарищу Синайскому поручили обсудить с самими мальчиками, какую надпись сделать на первом детском революционном знамени.

Самое бойкое место на заводе — кузнечный цех. Здесь чаще всего можно встретить мальчиков — учеников и подмастерьев. Они то и дело прибегают сюда. Одни — отковать деталь, другие — заправить инструмент, третьи — послушать рассказы веселого кузнеца, бывшего унтера на русско-японской войне, Егорова.

Товарищ Синайский пришел в кузнечный цех, подозвал мальчиков и рассказал им про знамя. Мальчики встретили известие о знамени дружным «ура». Они были готовы немедленно идти заказывать знамя. Но товарищ Синайский сказал:

— Подождите. Надо решить, что мы напишем на знамени.

— Долой эксплуататоров! — выпалил подручный кузнеца в длинном кожаном фартуке. — Обязательно надо написать «Долой эксплуататоров».

Все согласились с подручным, но решили, что одного «долой» мало. На настоящем знамени должно быть еще «да здравствует». А что должно здравствовать?

— Социализм! — сказали все в один голос.

— Правильно! — сказал товарищ Синайский и прочитал вслух коллективно сочиненную надпись для знамени: — «Долой эксплуататоров! Да здравствует социализм!»

Он произнес эти слова и тут же почесал затылок. Надпись получилась правильная, но в ней не было ничего детского, а знамя-то было знаменем мальчиков. Чего-то здесь не хватало.

Все задумались. В цехе стало тихо. Только было слышно, как гулко вздыхали кузнечные мехи. Казалось, им тоже было нелегко придумать хорошую «детскую» надпись на знамени.

Одна голова хороша, две — лучше, а десять — совсем хорошо. Не прошло и нескольких минут, как невысокий паренек, ученик слесаря, воскликнул:

— Придумал!

— Говори!

И паренек громким голосом по складам прочитал надпись для знамени:

— «Долой эксплуататоров! Да здравствует детский социализм!»

Никто из собравшихся не представлял себе, что означает «детский социализм», да такого понятия и в природе-то нет, но в этот момент надпись всем очень понравилась. И под общее одобрение было решено сделать на знамени именно такую надпись.

Заказ отнесли в знаменную мастерскую. Там выбрали материал для знамени — вишневый шелк, форму знамени — с двумя треугольниками на конце. Но когда мастер разметил полотнище, то оказалось, что остается свободное место. И трое ребят, которым было поручено заказать знамя, на свою ответственность сделали небольшую приписку — «мальчики завода Розенкранц».

Наконец знамя было готово, и его торжественно принесли в кузнечный цех для обозрения. Оно было вишнево-алым, совсем такое, как пламя кузнечного горна. По краям — золотое шитье. С левой стороны красовалась вышитая яблоневая ветка с белыми цветами. А через шелковое поле шла надпись, вышитая золотыми нитками: «Долой эксплуататоров! Да здравствует детский социализм! Мальчики завода Розенкранц».

Ребята окружили знамя плотным кольцом, Каждому хотелось подержаться рукой за древко, погладить гладкий прохладный шелк. Никогда еще мальчики завода Розенкранц не чувствовали себя такими счастливыми.

Настал день первомайской демонстрации.

Из ворот завода Розенкранц вышла колонна. Впереди, как было задумано, шли мальчики. Один из них нес знамя. Он принял его из рук товарища Лобова. И, крепко сжав руками древко, поднял высоко над колонной. Ветер с Невы в первый раз коснулся знамени, и оно ожило, затрепетало, захлопало. Знамя раздувало, как парус. А тяжелые золотые кисти медленно раскачивались, как маятники.

За первым знаменем двинулись остальные. И казалось, что колонна движется по городу, как огромный корабль под алыми парусами. Чем крепче ветер, тем стремительнее плывет корабль.

Над городом впервые в открытую звучали песни, которые много лет народ пел тайком, вполголоса. Люди выкликали вслух революционные лозунги. Был праздник народа, дышавшего ветром свободы.