Ничего не ответила голосу Сестрица, только усмехнулась, да так, чтобы слышно было.

Младшая доченька сидела-сидела, да не выдержала. Медленно, тихо-тихо, словно мышь осторожная, спустила ноги на пол. Все певучие половицы она ещё в первые седмицы в своей горнице выучила. Шаг за шагом подкралась к двери, да памятуя наказ, ни на волос её не открыла. Да и к чему, коли щелей в старом дереве хватает? Прильнула, затаив дыхание, одним глазом к двери, да так и замерла, моргать забыв.

С потолка свисала огромная паучиха, да из брюха у неё росло тело человечье от пояса, а голова у того тела была слепая и такая жуткая, что взгляд не отвести поначалу: холодом нутряным к месту примораживает. А рядом с паучихой той стояла Недобрая Сестрица и усмехалась усмешкой страшной да злой. Никогда ещё младшая доченька такой улыбки у наставницы не видела, а увидела бы к себе обращённую — поняла бы: последний день для неё настал. И лежали в горнице по лавкам да столам спицы разные: длинные и короткие, костяные да стальные. И свечи стояли, да столько, что светло было в избе, как не каждым солнечным днём бывает, да тепло так, что младшая доченька и через дверь почуяла.

— Нашла-нашла, — прогудела писком своим нутряным паучиха и лапы-руки свои к Недоброй Сестрице потянула. У младшей доченьки сердце так и зашлось, но удержалась — не пискнула даже, только палец зубами прикусила со страху. Засмеялась тут Сестрица, безрукавку свою старую, из собачьей шерсти вязанную, распахнула, а под безрукавкой и нет ничего, даже рубахи нижней. И увидела младшая доченька, как из-под рёбер наставницы её, прямо от сердца, нити шерстяные свисали. Яркие да цветные, что радуга, да только цветов там было больше, чем у радуги. Взяла тут Недобрая Сестрица нить самую чёрную, смоляную, как ночь безлунная, и сама паучихе протянула. Та и ухватила.

— Пряди-пряди, — сказала Сестрица, как плюнула — мальчишки по юным годам так плюются, в щели от первых зубов, покуда вторые, настоящие, не вырастут. — Пряди-пряди. А я тебя… спряду!

Тут спицы по всей светлице в движение пришли. В воздух поднялись, да на паучиху нацелились. А младшая доченька от двери отшатнулась, опрометью к кровати своей бросилась, одеялом накрылась да уши зажала. Поняла, чай не маленькая уже: негоже девице смотреть на то, как паучиху-прядильщицу тёмную саму на пряжу пустят. О таком даже шёпотом и белым днём не расскажешь. Накличешь беду.

А поутру открылась дверь в горницу к младшей доченьке, вошла Недобрая Сестрица, покачала головой да рядом с ученицей своей присела.

— Так до утра и не спала небось?

Младшая доченька вздохнула.

— Не спалось, Сестрица. Больно жутко было.

— Ну, полно тебе. Что ж поделаешь. Спать ты должна была крепко. Прядильщица тёмная голосом своим усыпляет. А коли проснулась, так недвижимой лежать тебе было. Присказкой своей она страх твой плетёт так, чтобы не шевельнуться. Ну, а раз и проснулась, и ходить смогла, и к двери посунулась — знаю, не запретила я тебе, так и замысел в том был, — да ещё и наказов моих не нарушила… Услышать тебе имя своё не во сне, а наяву.

Младшая доченька подняла глаза на свою наставницу.

— А как же предков наставления?

— Я твоих предков учила воду таскать, — отмахнулась Сестрица и чуть нахмурившись посмотрела на ученицу. — Да ты не боишься, никак?

— Рядом с тобой — ничего не боюсь, — улыбнулась младшая доченька, и Недобрая Сестрица улыбнулась в ответ. Чуть-чуть, одними уголками сухих строгих губ своих, но младшей доченьке и того хватило. — А что у тебя за нитки такие?

Вздохнула Недобрая Сестрица, погладила ученицу свою по голове, которой ещё столько вместить предстояло.

— То сердце моё. Сердце шерстяное, тёплое, разноцветное. Алым — страсть моя. Голубая пряжа — печаль моя, чёрным — боль моя. И других цветов у меня в достатке. Мечты я ваши пряду да вяжу. Охранные вещи да на счастье одёжу. А таким, как тварь та, — боль моя да чужая и достаётся.

— А меня научишь?

— После, — строго ответила наставница. — Вот как устанешь видеть да не понимать, как придут мысли нужные, как вернёшься сюда, сама дорогу отыскав, без клубочка моего, так и буду учить тебя, Видья. — Недобрая Сестрица помолчала, давая младшей доченьке отдышаться от понимания того, что сейчас сказано было, и кивнула, будто точку ставила. — Да, так тому и быть. Видья.

— «Видья», — прошептала та, пробуя на вкус своё настоящее имя, встала и низко, в пол, поклонилась наставнице.