Здание ЛДМ, только-только построенное в конце семидесятых, непривычно возвышаясь над всем этим великолепием, выглядит по-революционному современно, даже несколько неуклюже, хотя теперь, в XXI веке, затерявшись в бурно выросших вокруг него высотках, вызывает лишь тёплые ретро-чувства.

Здесь же, рядом с ним, через улицу Даля, одиноко стоит старинный лиловый особняк, а вот жёлтого домика Ильина рядом с ним уже нет: утерян со временем, остался лишь старый каменный забор, сиротливо огораживающий аварийный участок, на котором спустя двадцать один год поставят его копию.

Красавец дворец на Каменном острове с садово-парковым ансамблем и малыми флигелями с обеих сторон от ныне одноимённого с островом проспекта в преддверии проведения Олимпиады – в идеальном состоянии. Даже необычная для Питера церквушка Рождества Иоанна Предтечи, входящая в его ансамбль и напоминающая горные кавказские монастыри, на вид вполне прилична и, похоже, действует – вот не знал!

За Ушаковским мостом через Большую Невку, напротив недостроенной станции метро «Чёрная речка», во всём своём великолепии неподражаемой колоннадой имперского ампира сверкает Военно-морская академия.

Машин на улице мало, дороги идеально вычищены от снега, хотя сугробы за тротуаром – не то что теперь, в эпоху всеобщего потепления климата, – выше головы.

Наш автобус едет плавно, не торопясь, – понятное дело, шипов нет и в помине.

За окном плывут незнакомые новостройки. Многие из привычных для меня в прежнее время домов в 2019-м отсутствуют – на их месте растут вековые деревья, поставлены высокие деревянные горки, залиты ледовые катки.

Напротив сквера с местом дуэли Пушкина ещё нет виадука, нет новой церкви, супермаркета, жилого небоскрёба, неудачно укравшего в будущем небо у Богатырского проспекта. Зато Северный завод непривычно кипит, как муравейник: машины и даже целые поезда то въезжают в ворота, то выезжают из них.

Ждановская овощебаза вся в пару, бойко идут погрузочно-разгрузочные работы, много суеты, у ворот очередь из огромных рефрижераторов.

На улице, кстати, реальный мороз, около двадцати, но холод совсем не чувствуется, одевались-то мы тогда по погоде. На мне настоящая меховая пихора с огромным мутоновым воротником, легко превращающимся на манер военно-морских «канадок» в меховой капюшон; на голове кроличья шапка-ушанка. Дополняют наряд двойные шерстяные брюки и тёплые меховые сапоги с двумя валяными овчинными стельками.

Стоп!

Мы, кажется, приехали. Вот-вот в левом окне автобуса должен появиться новенький вестибюль станции метро «Пионерская». Но мой подросток смотрит совсем не туда. Его мало интересует сама станция подземки. Внимание подростка привлекло что-то другое внутри недостроенного Богатырского проспекта, который лишь промелькнул в окне автобуса сразу после овощной базы и завода. Во всяком случае, мой паренёк тут же засобирался на выход.

Мне всё никак не удаётся уследить за его мыслями. Не могу перестроиться на его волну, не могу оторваться от созерцания любимых родных видов ленинградских новостроек. Там, на месте привычного вестибюля станции метро «Пионерская», – строительная площадка, слева от которой, по направлению к Богатырскому проспекту, как и теперь, зияет занесённый снегом нехоженый пустырь.

Пустырь этот и теперь, кстати, по-прежнему нехоженый – сорокалетние попытки построить на нём кинотеатр, спортивную арену, объект культа, школу искусств, бизнес-центр закончились неудачей, и он так и остался обнесённым высоким забором. Заговорённое место, видно, предназначено для чего-то особенного, важного, великого.

Привычных жилых домов по проспекту Испытателей ещё нет. Лишь одинокий трамвай в отсутствие машин, пешеходов и, соответственно, светофоров, так что некому устанавливать очерёдность движения, весело звенит, пробегая по нему со стороны озера Долгое, где откуда-то из-под земли берёт своё начало печально известная гибелью поэта речка Чёрная. Зато на широком, с целую площадь пространстве вокруг будущей станции уже уложена гранитная плитка, установлены каркасы широких лестниц, выполнен постамент под будущую скульптурную композицию Михаила Константиновича Аникушина «Пионеры в парке». Её как раз привезли сюда. Удивительное зрелище: пионеры в снегу, в летних шортиках и платьицах весело бегут себе вслед за жеребёнком куда-то по направлению к Удельному парку, который тогда практически вплотную подходил к этому месту. Вон они, вековые деревья, через дорогу. Это теперь там французский гипермаркет да гигантская стоянка машин перед ним, заслонившие стеклом и металлом живые деревья, а пионеры Аникушина, получилось, бегут прямо на загруженную машинами магистраль под колёса несущихся авто.

«Эх, как же он поедет назад, – снова овладевает мной тревожная мысль о моём парнишке: ведь он, то есть я четырнадцатилетний, самостоятельно из Ломоносова дальше Петергофа ещё ни разу не уезжал. – И чего это вдруг потащило его сюда?.. Да и меня, кстати, тоже?..»

Жуть!

Неприятный холодок мыслей туманит сознание: моё ли? его? – неважно!

Вот же удивительно всё-таки устроен человек: насколько юность живее реагирует на изменение окружающей среды, быстрее адаптируется к новым условиям, адекватнее откликается на них, а главное – оптимистичнее смотрит на всё происходящее. Поистине, молодость в изменениях видит новые возможности, а зрелость – опасность. И когда оптимистичная стадия восприятия мира меняется на пессимистичную – юность заканчивается.

Но как бы задержать её в себе?

Как?

Может быть, своим отношением? Верой? Чем?

Одним словом, пока я теперешний с испугом копаюсь в своих страхах, переживаниях, сомнениях, мельком вглядываясь в заполонившие всё вокруг нас незнакомые стройки с высокими заборами и кранами, торчащими из-за них на практически несуществующем Богатырском проспекте, мой паренёк уверенно рулит к месту, где начинается строительство будущего кирпичного гиганта с противоположной от метро стороны проспекта. За этим в моё время действительно высоким и очень длинным, в два квартала, домом уместится целый микрорайон: школа, два детских садика, футбольное поле, пара десятков обычных жилых блочных домов и куча придомовых детских площадок. Но сейчас, в 19 80 году, его ещё нет: за несуразным деревянным заборчиком (почему-то вспомнилось серьёзное заградительное нагромождение Меншиковского дворца, когда мы с пацанами лезли сквозь него в подземелье в поисках подземного хода) вырыт гигантский, с целое озеро, котлован.

Мой паренёк в нерешительности останавливается возле него.

Я, отбросив все свои ностальгические переживания, пытаюсь вслушаться в его мысли.

– Этого не может быть, – вдруг восторженно шепчет он, – именно это я и видел сегодня во сне.

– Каком ещё… сне? – вмешиваюсь, не сдержавшись. – Не было никакого сна! Не помню.

– Ну как же не было? – почему-то не удивившись присутствию моей мысли, усмехается он. – А то странное видение угловой солнечной многоэтажки?

– Солнечной?.. – В сознании смутно всплывает забытая картинка новенького ярко-жёлтого углового блочного дома. – Там ещё, кажется, во дворе…

– Да-да, длинное, до самых подъездов замёрзшее озеро-яма, – вслух перебивает мою мысль парень.

– Правильно, – глупо улыбаюсь воспоминанию, – оно значительно больше того котлована, из которого мы сто лет назад вытаскивали Максов.

– Не так уж и давно, – улыбнувшись, парирует парнишка, – три года назад, когда белый дом на Победе строили.

– А помнишь?..

– Ну-у, ко-неч-но, – радостно тянет он, живо увлёкшись моими воспоминаниями. – Макс тогда сиганул в бездонную яму, спасая своего спаниеля, даже не подумав, что совершенно не умеет плавать.

– Да-да, – хохочу во весь голос, – весело мы тогда их спасали, да и «родаки» нас почти не отругали за испорченную одежду.

– Ещё бы! – смеётся вместе со мной. – Мы ж не могли пройти мимо!

– Конечно, не могли, – соглашаюсь, – нас теперь, ну, в моё время, должны были б даже наградить за это.