– Здравствуйте, – немного натянуто улыбаясь, поприветствовала её я. – Присаживайтесь.

– Здравствуйте, – ответила Запрудина приятным спокойным голосом. – Спасибо, что согласились встретиться со мной, – начала беседу соотечественница. – У меня, Александра, не совсем обычный разговор. Ваши координаты мне дала Тася.

– Я в курсе, – подтвердила я.

– Мне показалось, будет удобнее, если я запишусь к вам на приём, вместо того чтобы отнимать личное время.

– Я в самом деле очень занята вечерами, – чуть более дружелюбно ответила я, – это хорошая идея: здесь нам никто не помешает.

Запрудина кивнула.

– Так в чём проблема?

Марина поколебалась, но, видимо, мой взгляд уже не так отпугивал, и она начала.

– Мы с семьёй здесь уже несколько месяцев. Я в своё время закончила факультет психологии, работала семь лет по специальности и больше, собственно, ничего делать не умею. Приехали сюда – нужно сдавать экзамены, подтверждать дипломы, а у меня английский не такого высокого уровня. Вот пока занимаюсь уборкой домов.

Я слушала, кивая. История, мало сказать, обычная – до боли знакомая. Едем, родимые, на чужбину, не научившись говорить, надеемся почему-то, что в англоязычной среде проснёмся одним прекрасным утром и начнём болтать на языке Шекспира, как на своём собственном. Только чудо ни с кем ещё не произошло. А без языка список профессий довольно ограничен: посудомойка, уборщица, грузчик. И вот доктора, инженеры, учителя, офицеры и прочий интеллигентный народ постигает основу иммиграции, намывая, начищая, разгружая и муча себя риторическим вопросом «что я здесь делаю?».

Людей, подготовленных к иммиграции, приезжает мало. Более или менее легко период адаптации проходят бывшие преподаватели английского (хотя знание языка и у них оставляет желать лучшего) или въехавшие в Канаду на белом коне интернет-невесты, у которых жизнь складывается в зависимости от того, насколько удачного мужика они вырвали через агентство.

Я не была исключением. В России, как и всё моё поколение, учила английский по книгам, а потому читала и писала лучше истинных носителей языка. Но, ступив на канадскую землю, с ужасом обнаружила, что этого недостаточно для жизни, а тем более работы. Пройдя через слёзы, отчаяние, унижения, я довольно скоро начала понимать местную речь, но говорить оказалось гораздо труднее. Даже сейчас бывают дни, когда, уже прожив в стране годы и научившись думать по-английски, проснувшись утром, я не могу построить фразу, вспомнить слово и произнести что-то внятное, словно во рту каша…

Я учила язык, бесплатно подрабатывая в детском саду, куда водила племянницу и где могла без ограничения болтать с воспитателями и детьми. По ночам мыла офисы, чтобы заработать на хлеб, училась, готовилась к экзаменам, ревела и мечтала выспаться.

– У меня трое сыновей, – продолжала рассказывать Марина, и я внутренне скривилась: «Бьёт на жалость». – Очень хотелось бы работать по специальности, но я понимаю, что не готова.

– Да, – промямлила я. – Что же я могу вам посоветовать? Надо учить язык, потом сдавать экзамены, потом уже говорить о работе психологом. Процесс долгий и трудный.

Марина понимающе кивнула.

– Я, знаете, такая наивная всегда была. Выросла на литературе, в основном русской классике. Читала всё подряд днём и ночью. От родителей пряталась и читала. Не могла нарадоваться, когда в продаже стали появляться хорошие книги.

– Да, правда, – подхватила я тему мне близкую и знакомую. – Я тоже была читающим ребёнком. Только в мою бытность в России книг невозможно было достать. Мы макулатуру собирали, чтобы получить талоны на книги, и в очередях по ночам стояли в книжные магазины, писали на руках номер очереди…

– Я все эти истории от мамы слышала. Она у меня тоже «книжный наркоман»: при полном отсутствии книг в продаже сумела собрать удивительно богатую библиотеку! У меня из сверстников никто и не слышал о Фицджеральде и Сэлинджере.

– Ну и сегодня не все знакомы с Сэлинджером, – заметила я. – В каком университете учились?

Для меня переход к вопросам на личные темы означает, что собеседник причислен к узкому кругу «своих». Мне самой удивительно, как факт любви к хорошей литературе меняет моё отношение к человеку. Я уже готова была слушать историю Марины дальше.

– Новосибирский. А вы?

– А я закончила Свердловский медицинский, собственно, никогда и не собиралась становиться психологом.

– А Тася с вами училась?

– Нет, мы с ней уже здесь подружились. А вы откуда её знаете?

– Ой, совершенно случайно получилось! Мы с сыном были в библиотеке, разговаривали по-русски. Тася услышала и спросила, откуда мы, давно ли приехали. А когда узнала, что мы совсем новенькие, поинтересовалась, не нужна ли помощь.

– Это на неё очень похоже.

– Вы знаете, у меня такой период начался – просто упадок сил. Муж в России был учителем математики – здесь тоже работу сразу получить невозможно. Дети в школе трудно приживаются, так что практически никакого позитива, всё даётся очень тяжело.

– Все так начинали, – сказала я. – Тут важен элемент везения, которым оказалась Тася.

– Да, Тася и вы тоже, я очень благодарна, что вы согласились со мной встретиться!

Где-то в глубине души угрызение совести подняло голову: «Она, между прочим, заплатила за беседу».

Я кашлянула.

– Вы знаете, Марина, приходите ко мне завтра после работы. Приём заканчивается в пять, напишите коротко, чем вы занимались в России, и мы подумаем, как вернуть вас в специальность.

Прощаясь, я уже мысленно выстраивала план, как мы шаг за шагом будем выходить на новый уровень Запрудинской карьеры.

На следующий день, собираясь на работу, я открыла гардероб и на мгновение задумалась. Сегодня на приём была записана Катарина – пациентка, с которой я говорю, как с самой собой. Поначалу мне было трудно сдерживаться, чтобы при общении с ней не проводить параллели с собственной жизнью. Но со временем мы научились быть откровенными друг с другом. Более того, я бы сказала, что мы обе стали друг для друга психологом: я старалась помочь ей в её проблемах и в то же время помогала самой себе, проговаривая то, что давно копилось в душе.

Вспоминая вчерашний разговор с Патти, я решила разнообразить внешний вид тёплыми тонами и добавила лёгкую косынку абрикосового оттенка. Вообще, цветотерапия, действительно, очень интересное занятие, если относиться к нему серьёзно. Так, зная, когда ко мне записаны пациенты со склонностью к агрессии, я подсознательно избегаю надевать яркие жёлтые или красные тона, которые, несомненно, являются эмоциональными раздражителями.

Впервые Катарина пришла на приём лет семь назад. В карте было указано имя Анита.

– Называйте меня Катарина, или Кати, – прервала она меня на первой же минуте нашего общения. – Я не люблю своё имя.

В Северной Америке это встречается сплошь и рядом: люди просят называть их именами, которые не указаны ни в одном из официальных документов. Поначалу меня это сбивало с толку: ты пришел на консультацию к специалисту, мне всё равно, зовут ли тебя «кукусиком» или «крокодильчиком» дома, для меня ты пациент, имя которого стоит на карте. Если оно тебе не нравится, смени его официально! Но со временем я смирилась: некоторые из таких пациентов просто чудаки, другие же настолько психологически неблагополучны по отношению к самим себе, что подсознательно выражают это в виде попытки поменять имя.

Кстати, упомяну здесь ещё один интересный случай. В моей практике был пациент, который выбирал новое имя, как говорится, по чётным и по нечётным числам. Настольной книгой у него был справочник, где в популярной форме рассказывалось, как имена влияют на характер человека. Так вот, в зависимости от жизненной ситуации, настроения и планов на день этот экспериментатор называл себя по-новому (иногда всего на один день!) и при том уверял, что именно выбранное имя реализовало все планы, защитило от невезения, помогло решить важные вопросы и добиться результата. Поначалу я сомневалась, что это: попытка изменить себя, разделить проблемы и скрыть часть из них «за другим именем»? Желание отдалиться и избежать откровения? Стремление «усилить» свои слабые черты за счёт выбора более «сильного» имени?