Давай, Николай, будем ужинать и чай пить.
На столе стояла сковородка с жареным мясом, картошкой и пузатый старинный вычищенный до блеска самовар.
– Живем мы сейчас, слава богу, очень хорошо, – снова заговорил Петр. – Раньше в деревне так ни один кулак не жил. Все-то у нас есть. Если своего не достает, то покупаем, деньги имеются. Я работал в колхозе более десяти лет на лесораме станочником или рамщиком. Зарабатывал хорошие деньги. Сейчас получаю пенсию семьдесят рублей, да еще и работаю на той же лесораме. В деревнях сейчас все живут хорошо.
Петр и Николай ужинали, пили чай.
– Вот ты, Петр Павлович, говоришь, единолично мужики помногу хлеба намолачивали, но ведь хлеб ездили покупать, – сказал Николай.
– Не все покупали, – ответил Петр. – Покупали немногие многосемейные. В основном хлеб покупали не для себя, а для скота. Скота держали помногу. По две лошади, по две-три коровы да молодняк. Всем был нужен хлеб. Лошадей кормили овсом без нормы. Сколько съест. Богатые мужики сколько засыпали зерна в закрома, потом целый колхоз столько не засыпал. Хлеб не жалели, кормили им скот, переделывали на мясо.
– Ты в пример приводишь больше богатых мужиков и середняков. Были и бедняки, – сказал Николай. – Всю жизнь за ними долги тянулись.
– Да, были, – швыркая чай с блюдечка, ответил Петр. – Они и сейчас есть. Работать не хотят, а выпить и поесть мастера. В те времена тоже были те, кто не хотел работать.
– Ну это ты брось, – сказал Николай. – Было много и таких, кто всю жизнь спину гнул, а досыта не ел.
Петр поставил блюдечко, посмотрел на Николая, заговорил:
– Были, и много было. Я тебе прямо скажу, были они настоящие дураки, жить не умели. У нас во всей округе ни помещиков, ни кулаков не было. Землю делили поровну. В лесу сенокосов сколько угодно, расчищай и коси – не ленись. Лесничество по поводу освоения сенокосов никогда не возражало. Это сейчас выйди с топором, две сушины сруби – лесник уже бежит. Кричит: «Ставь пол-литра». Раньше лесники отказывались от предложения выпить. Сейчас ни стыда ни совести не стало. Наша земля в любую засуху родила. Неурожаев никогда не было. Потому что поля кругом в лесу. Только работай, не ленись, держи скот. Думай о своем хозяйстве. Ух, если бы сейчас дали такую свободу, да при такой-то механизации. Те, кто живет в селе рядом с правлением колхоза, косить выйдут и оглядываются. Трава из года в год не выкашивается, а не тронь. Увидят – тут же отберут. Как собака на сене. Сама не ест и другому не дает.
– Что ты возмущаешься, – сказал Николай. – Ты же косишь, сам говорил, сколько душа желает.
– Я не за себя, мне хватит. От меня еще остается на сто таких хозяйств, – ответил Петр. – Дело не в этом. Жаль, столько добра гибнет. Пусть даже и частник скосил, сено-то было прибрано и осталось у нас в СССР. Все какая-то польза была.
– Ты многое не понимаешь или вообще не хочешь понимать, – заговорил Николай. – Ведь коли все побегут косить где кто придумает, всю работу в колхозе бросят, тогда будет полная анархия. Все развалят, все растащат.
– Ты неправильно меня понял, Николай, – перебил Петр. – Я веду речь о разрешении косьбы после окончания колхозом сенокосных работ.
– Вот будь ты в правительстве. Как бы поступил с этими заброшенными землями?
Петр улыбнулся, показал свои наполовину съеденные зубы, сказал:
– Да кто меня в правительство пустит. Близко не захотят видеть.
– Ты мысленно представь, что тебе поручили решить вопрос с этими заброшенными землями. Что бы ты решил?
– Что решил бы? – переспросил Петр. – Во-первых, те, которые возле кордона, забрал бы себе. Остальные земли раздал бы мужикам-работягам. Через три-пять лет они стали бы родить не хуже черноземов. Государство бы на первых порах мужику помогло. Дало бы ссуду на приобретение самого необходимого сельхозинвентаря, машин и минеральных удобрений.
– А куда бы ты девал продукцию, полученную с земли? – спросил Николай.
– Как куда? – в недоумении переспросил Петр. – Сдавал бы государству. Сейчас государство дорого за все платит. Оно от колхозов-то покупает в убыток себе.
– Еще один вопрос. Допустим, получил ты разрешение на кордонную землю, отдали тебе ее по договору или в вечное пользование, суть не в этом. Что бы ты делал и с чего бы начал?
Петр на мгновение задумался, заговорил:
– У нас пахотной земли в 1946 году числилось восемьдесят два гектара. Разделили бы мы ее на четверых. У меня два зятя и племянник, все механизаторы.
Немного подумал, разговор продолжил:
– Нет, делить бы мы ее не стали. Люди все свои. На первых порах я бы ее принял, обмерял. Взял бы образцы почвы и послал бы в почвенную лабораторию для определения чего на первых порах в нее вносить. Навоза на такое количество земли сейчас нет. От кордона в пяти километрах торфопредприятие. Поехал бы туда, купил торфа и договорился о погрузке.
– На чем же ты стал бы возить торф? На корове что ли? – спросил Николай.
Петр сделал паузу, выражение лица его стало серьезным, на впалых щеках от самых глаз образовались глубокие борозды, ответил:
– Зачем на корове? Это не послевоенные 1945-46 годы. Сейчас, слава богу, тракторов и автомашин уйма. Шоферы иногда приедут в гости, поставят автомашину под окно и гостят по три-четыре дня. То же самое с тракторами МТЗ, которые после работы и в выходные дни стоят под окнами трактористов. А сколько этого добра проходит за день через кордон. С любым договаривайся. За бутылку любой сделает один рейс в пять километров. Это на первых порах. А со временем появилось бы все свое. Последнюю корову, дом – все бы продал и купил бы в колхозе брошенный трактор с тележкой. Плуг, борону можно в чермете из металлолома подобрать взамен ржавого железа, а его найти можно – везде валяется.
– С кем же ты стал бы работать? Нанимать рабочих нельзя, эксплуатация чужого труда, – сказал Николай.
– Я и нанимать никого не собираюсь. Два зятя, племянник, их жены, детишки. Летом много своих едут в отпуска, справились бы и без найма. Стал бы выращивать хлеб, лен, картошку. Построил бы животноводческую ферму, полностью механизированную. Разбогател бы, купил десятка два коров, штук пять лошадей, овец и свиней. Появился бы навоз. Мечты, мечты, где ваша сладость, – закончил Петр. – Возврата к старому нет и не будет.
– Хорошо, что деревню вспомнили после смерти Сталина. Кто о нас, крестьянах, позаботился, спасибо тому, – снова продолжал Петр, а он поговорить любил. – Говорят, что Маленков с Хрущевым и Булганиным. А то ведь дело доходило до полного разорения. Я грешным делом тоже мечтал уехать в Крым. Там у меня две дочери живут. Я за одну корову, двух овец платил две тысячи рублей налога – мясо, молоко, шерсть, яйца. Налог был на все: на пчел, яблоню, вишню. На трудодни ничего не доставалось, а платить надо было. Работникам райфо в то время можно было позавидовать. У каждого в деревне все пронюхают. Только родились трое ягнят, а они уже знают какой они масти, серые или рыжие. Зато сейчас благодать, никто не спрашивает и ничем не интересуется.
Я считаю, самое главное сейчас, Николай, – менять форму хозяйствования как колхоза, так и совхоза. Искать что-то новое, не шаблонное, а реальное. Пусть это будет государственное или кооперативное хозяйство. В том и другом хозяйстве надо ставить всех в зависимость от урожая, животноводства, дохода хозяйства. Дать свободу действий директору совхоза или кооператива, чтобы он был полноправным хозяином. Оплату производил не по этим путаным нормам, расценкам, составленным в Москве людьми, не знающими деревни. Иногда эти расценки до смешного доходят. Какой-то головотяп установил норму подачи сена на стог семь тонн. Вот этого составителя и заставить бы стоговать. Да и вообще много казусов, что не страница, то абсурд.
Директору надо разрешить в зависимости от вида работ и времени года самому производить оплату. В два-три раза увеличить зарплату ему самому, дать ему личные фонды. Какой же он хозяин – получает 170–180 рублей. Сейчас шоферы зарабатывают больше 300 рублей. С 180 рублей он платит подоходный, партвзносы и профсоюзные, еще разного рода сборы, то Красный Крест, то МОПР, то НОТ – всего не перечислишь. То человек умрет или дом сгорит, тоже сборы. Директору не платить неудобно. У него от зарплаты и остается шиш.
