И снова я почувствовала его взгляд в спину. Но когда обернулась, он разговаривал с Богданом.

Мы обошли дом сверху донизу. Двенадцать квартир. Ничего, что указало бы на присутствие фантома или сильного остаточного рефлекса. И в истории дома ни капли криминального. Обычные люди, обычные смерти: болезни, старость.

При этом много серого коловрата, от которого морщится и трет запястья Лексей… а еще злобный шепот на грани восприятия. Испуганные люди. Страх и тоска в глазах.

Когда мы спустились, я сказала:

— Мы что-то упускаем!

Гудков фыркнул:

— Еще раз облазаем все до чердака? Нет там ничего. Только ругани наслушались. Еще и детей напугали из одиннадцатой.

— Ты что-то слышала, Лучезара? — Олевский напрягся.

— Не знаю, — призналась я. — Шепот… взгляд… Оно прячется.

Все молчали и хмурились, прислушиваясь. Бронислав задумчиво постукивал пальцем по циферблату часов, старинных, с ключиком на цепочке. Стук-стук. Стук-стук-стук. Кудель убрал палец.

— Еще! — потребовала я, глядя на часы Бон-бона.

— Что? — удивился он.

— Постучи еще.

Кудель принялся выстукивать какой-то приятный ритм. Шепот нарастал. Он шел из всех щелей, но слышала его только я. Лишь пара жирных тараканов сбежала по стене. Насекомым усиление темного коловрата было не по вкусу.

— Фу, — сказала Ксеня, отодвигаясь от стены.

— Слышу рефлекс, — тихо подал голос Олевский. — Манифестация?

— Нет, — я покачала головой и обратилась к Броне: — Оно не будет манифестировать, просто ждет, когда мы уйдем. Что это за часы?

— «Серебряная луковица» часовой фабрики «Рушнин и Ко». Начало прошлого века. Принадлежали одному из моих предков нильвэ.

— Оно их слышит, и они ему… нравятся.

— Да, — Кудель задумался, — возможно. Вроде бы это старая семейная магия – часы нильвэ отмеряют людское время и привлекают все, что вне его… фантомов, неупокоенные души… главное желание которых – вернуться к человеческой жизни.

— Это они побывали в гробу у ламии? — с любопытством уточнил Богдан Денисович, кивая на брегет.

— Да, — гордо ответил Кудель.

Ксеня демонстративно закатила глаза: мальчишки!

— Значит, оно не будет манифестировать? — с опаской уточнил Фодя.

— Нет, — сказала я. — А когда мы уйдем, выползет и опять станет сосать у жильцов коловрат.

Олевский подтверждающе кивнул. Хоть бы похвалил за догадку.

— Еще одна умная тварь, — пробормотала Марьяша. — Что-то их все больше и больше.

— Почему умная? — озадачился Фодя.

— Эволюционируют они, что ли? — подруга передернула плечами. — Отец рассказывал, фантомы не могут не реагировать на магию. Раньше достаточно было «железом» махнуть, и все, что было в радиусе сорока метров, нападало.

— Она права, — Олевский подвигал челюстью. — Пять баллов, Марья.

Марьяша радостно вздохнула. А мне? Мне пять баллов?!

— Огнецвет, что ты думаешь? — спросил Райяр.

— Одиннадцатая, — неуверенно пробормотала я.

— Почему? Отец – рабочий на фабрике. Двое детей, их мать умерла в родах три года назад.

— Богдан Денисович, я не знаю. Это… интуиция.

— Тоша? — Райяр выжидающе посмотрел на Олевского. — Возвращаемся?

— Да, — вендиго обратился к Куделю: — Продолжай стучать. Даня, узнай у владельца, в каком состоянии тут коммуникации. Оно может и в трубы уходить, как Антип. Кстати, как там наш призрачный друг?

— Вряд ли он нам сейчас поможет, — предупредила я. — Он после прошлого практикума не еще восстановился.

— Если отец узнает, что нас тренирует фантом высшей степени опасности… — Гудков покачал головой, поднимаясь за Броней.

Опять скрипучие ступеньки. Я скоро выучу их «музыку» наизусть. А вот та почти провалилась.

— Тебе не понравилось? — ехидно спросила за меня Ксеня, ибо я старалась поменьше болтать с Лексеем.

При взгляде на меня в его глазах время от времени промелькивало что-то такое… сложное. Странно, что Гудков все-таки остался в нашей семерке. Терпит мое присутствие… и Олевского, его требования и придирки. Однако надо отдать Антону Макаровичу должное – видно, что он ценит способности саламандра и придирается к нему не больше, чем к остальным.

— Мне понравилось, — четко проговорил Гудков. — Я два раза попал, между прочим.

Угу, и Ждан-Антип это запомнил. Сдается мне, у него к таким наглым мальчикам особо неприязненное отношение. Не удивлюсь, если его, в бытность живым школьником, шпыняли всякие… саламандры.

Мы вошли в одиннадцатую, деликатно постучав. Двое мальчиков синхронно подняли голову от игры, испуганно заморгали. Райяр и Олевский заговорили с ними успокаивающе. Остальные столпились в небольшой прихожей.

— Странно, — прошептала мне на ухо Ксеня. — Мужчина один двоих пацанов воспитывает. Целый день на фабрике. А они чистенькие, причесанные.

— У него может быть женщина, — тоже шепотом возразила Марьяша. — Приходит, обстирывает.

— И дежурит тут целый день, следя, чтобы они не баловались? На чердак дверь открыта. Там пыльно, просторно, куча хлама. Неужели не ходят туда поиграть?

Пока Райяр расспрашивал мальчишек, Ксюша шмыгнула в крошечную кухоньку за перегородкой. Вернулась и отчиталась:

— Чисто. В кастрюльке – рагу, теплое.

— Мальчики в таких семьях рано учатся самостоятельности, — заметил Броня, прислушивающийся к нашему разговору.

— Шить они тоже умеют? Одежда аккуратно заштопана, — Ксеня нахмурилась. — И игра. Это карточки с буквами. Они складывают из них слова. Или это какие-то ненормально-ответственные и послушные… а может, жутко запуганные мальчишки, или…

Мы переглянулись.

— Скажи Олевскому, — потребовала я у Ксени.

Мы подозвали Антона Макаровича, втащили его в прихожую и, перебивая друг друга, поделились своими соображениями. Олевский немного изменился в лице, кивнул, махнул Ксюше. Они вместе вернулись в гостиную. Через приоткрытую дверь мы слышали, как Тони мягко расспрашивает мальчишек, сводя разговор к их умершей матери, и видели реакцию детей. Старший, лет семи, смуглый и вертлявый, отмалчивался, бросая на младшего сердитые взгляды. Младший, пухленький, светловолосый малыш увлекся разговором с «тетей», которую очень заинтересовали пластиковые солдатики, танки и машинки.

— Ой, какая пушечка! А у этого что, ружье? А это вы буквы учите, да? А чего в школу не ходите? — ласково спросила Ксеня.

— Мама не велит, — едва слышно сказал ребенок.

Его старший брат грозно запыхтел.

— А где твоя мама? — «наивно» поинтересовалась Ксеня, водя по потертому ковру машинкой.  

Младший наконец-то заметил недвусмысленные знаки старшего, насупился и замолк. Тони и Ксеня вернулись в прихожую, а Олевский жестом позвал всю семерку на лестничную площадку. Райяр, внимательно изучавший интерьер комнаты, вышел за нами. Дверь прикрылась, мы услышали громкий шлепок и детский плач: младшему явно влетело за откровенность.

— Итак, — Олевский обвел нас своим фирменным прищуром. — Какие предположения?

— Ревенант, — сказал Гудков.

— Вернувшийся? Согласен. Пять баллов. Но есть нюанс. Ревенанты – энергетические вампиры. Первые, кого они высасывают – близкие родственники.

— Мать – ламия? — выпалила Марья. — Детей жалко, вот она соседей и сосет.

— Три балла. Больше точности.

— Позвольте мне, — Милли как всегда заговорил негромко, вкрадчиво, но веско. — На востоке, если женщина умирает «странной» смертью во время родов или беременности, ее ревенант называется Чурел. Чурел сосет силу…

Скрипнула ступенька внизу. По лестнице кто-то поднимался.

— … из мужчин своего рода. Забирает молодость, силу… время жизни.

— Мальчики в порядке, — хмуро проговорил Лексей, перебив альва. — Они бы первые пострадали.

— Погоди, не так быстро, — спокойно парировал Милли, быстро глянув в пролет лестницы через перила. — Кажется, сюда движется подтверждение моих слов. Сколько лет отцу детей?

— Около сорока, — уточнил Богдан Денисович, заглянув в планшет. — Аджай… Так…Такмун. Эмигрант из Бхарата.