- Иди, Саня, - попросил он, - выкатывай кошевку и выводи Ястребка. А я покамест переоденусь...

- Ехать хотите? - спросил Сашок.

- На прииск проскочу и тут же обратно.

- Зачем? - Саньке очень не хотелось, чтобы он уезжал.

- Ах ты, воробушек! Ты еще, сыночек мой, очень мал и ничегошеньки не понимаешь... Ступай, дружок, - потрепав его по холодной щеке, ласково закончил Петр.

Санька покорно вышел.

Петр Николаевич подошел к сундуку, открыл крышку и достал новую из темного сатина рубаху и синий казачий мундир. Быстро переоделся. Накинув на плечи большой бараний тулуп, взял со стены кнут и спустя минуту был уже на крыльце. А там выведенный на свободу Ястреб, взбрыкивая, волочил Саньку по двору на туго натянутом поводу. Санька тащился на пузе и, звонко хохоча, кричал:

- Разбойник! Чертяка окаянный! Все равно не отпущу!

- Эй! Балуй! - строго и властно крикнул Петр.

Конь мгновенно встрепенулся, замирая на высоких пружинистых ногах, гордо поднял сухую, красивую голову.

Петр подошел и принял от вскочившего Саньки повод. Ястреб тоненько заржал и, тычась о плечо теплой мордой, давил хозяина могучей, мускулистой грудью.

- Ну что, соскучился, дурачок? - оглаживая тонкую шею коня, говорил Петр. - Ножки промять хочешь? Сейчас мы с тобой прогреемся.

Сашок уже притащил хомут и легкую крашеную дугу. Запрягал Петр ловко и скоро. В эту осень он приучил Ястреба ходить в зимней упряжке. Подковав на четыре ноги, сначала тренировал по льду, а позднее по укатанной дороге. Ездить на таком коне было одно наслаждение. Ястреб, как и большинство высокопородистых лошадей, был очень понятливым и умным. К упряжи он привык быстро, чутко покоряясь самому малейшему движению трензеля.

Подтянув поперечник, Петр взял в руки вожжи и сел в кошевку. Сашок, давно уже ожидавший условленного сигнала, шумно открыл ворота. Взволнованный и нетерпеливый Ястреб тоже ждал этого, и, как только скрипнули распахнутые ворота, он, круто выгнув шею, рванул кошевку с места и легко вынес ее на улицу. Конь мчался по широкой улице упругой и ходкой рысью. За скользящими полозьями дымно буранил кипящий снег. Какая-то зазевавшаяся молодка, бросив наполненные водой ведра, рухнула в сугроб и, вскочив, погрозила вслед коромыслом.

Подъезжая к дому Важенина, Петр резко повернул коня и остановился около тесовых ворот. Сойдя с кошевки, развязал повод и захлестнул за железную скобу. Повернув захватанное кольцо, которым отпиралась внутри металлическая задвижка, вошел в калитку.

Во дворе он встретился с женой писаря Важенина, миловидной, глазастой крещеной татаркой, прозванной станичными казачками мужским именем Степкой. Маленькая, ловкая, в новых расписных валенках, она сметала с крыльца ошметки снега.

- Здравствуй, кума, - сбивая кнутовищем прилепившийся к полам шубы снег, проговорил Петр.

- Здравствуй, куманек, здравствуй, - улыбнулась она. - Ты куда это собрался на ночь глядя?

- Да тут по делу, - отговорился Петр. - Кум дома?

- Да, дома... Проходи, гостем будешь.

- Что он поделывает? - спросил Лигостаев.

- Сурьезное делишко стряпает, с кралечкой одной занимается, - лукаво подмигнув Петру, ответила веселая и приветливая Степка.

- А что за кралечка? - удивленно спросил Петр.

- Пришла тут одна трефовенькая... Большая да сытая, как кобылица хорошая... А мой сидит царечком, усики накручивает и тары-растабары...

Степка разогнулась и забавно показала улыбнувшемуся Петру, как разглаживает писарь рыжие усы и сладко моргает прищуренными глазками.

- Шутишь, кума?

- Хороши шутки! Целый час уже воркуют!..

- Как же ты их вдвоем оставила?

- Он ведь у меня, как хан... Взял да и выгнал меня снег подметать, а сам забавляется.

- Брось, Степка. Все равно не поверю...

- Накажи меня бог, правду говорю. Эх, Петька! Такая, брат, девка расхорошая, разок взглянешь - и пропал...

- Да откуда она взялась? - и вправду начиная удивляться, спросил Петр.

- С прииска пришла. Каторжанка бывшая. У ней паспорт тюрьмой попачканный, вот она и приехала чистый просить. Я, говорит, может, замуж выйду, поэтому хочу гладкий паспорт иметь... Эх, и хороша же девка! Вот бы, куманек, тебе такую. Щеки розовые, глаза большущие! Женись, ей-богу! А что?

- Ну это ты оставь, кума, - смутился Петр. - Мне сейчас не до женитьбы...

- Ох ты! Подумаешь, какой мулла! Да ты сначала погляди на нее...

- Ну ладно. Дай пройду.

- А вот и не пущу... - перегородив ему дорогу, сказала она. - Снег отряхни, растает...

Степка похлопала его по плечам веником и пропустила в сени. Когда Петр открыл дверь, то лицом к лицу столкнулся у порога с собравшейся уходить Василисой. Узнав его, она оторопело попятилась назад и прислонилась к русской печке.

"Чего это она вдруг сробела?" - подумал Петр. Давая ей пройти, он поздоровался и снял папаху.

Василиса едва заметно кивнула ему, бочком юркнула к порогу и, шибко хлопнув дверью, скрылась в сенцах.

- Чего это она так сорвалась? - присаживаясь на лавку, спросил он у смущенного Важенина.

- А бог ее знает, чего она... - скребя за ухом, ответил писарь. - С прииска приплелась, насчет паспорта...

- Да, знаю! Часом она у тебя не из рук вырвалась? Смотри, брат!

- А что ты думал? - Важенин улыбнулся и ловко закрутил пышный рыжеватый ус.

- Недаром, значит, Степка пообещалась тебя зарезать...

- Эта азиатка все может сотворить... Наплела уж, басурманка. Ну, погоди, сатана ты этакая, - улыбаясь, говорил Важенин. - За такую, ей-богу, и пострадать не грех... Я бы такую, если хочешь знать, к лику святых причислил...

- Это кого же: Степку или ту каторжанку? - усмехнулся Петр.

- У моей Степки такой лик, что она самого беса согрешить заставит... Десять лет с ней живу, троих ребят народили, а даже лба не перекрестит и мальчишек совсем не учит. У всех дети как дети, а у меня растет какая-то татарва!.. Ну хоть раз в неделю, говорю, в воскресенье или в постный день заставляй их после еды помолиться... А она только похихикивает и кислым молоком их пичкает.

- Ну а сам-то ты разве не можешь? - спросил Петр.

- А-а! - махнул рукой Захар Федорович. - Знаешь ведь, какой из меня молельщик... Как-то зашел Гордей и под пирог угодил. Пришлось за стол усадить и попотчевать. А мои басурманята рыбу склевали и стайкой, как петушки, из-за стола шмыгнули, и никто на иконы даже башки не поднял... Грешным делом, и я позабыл... Тут и начал меня атаманище корить и отчитывать! Ты, говорит, если сам богохульник, на татарке женился, то детей-то хоть пожалей. Ты, говорит, такой-рассякой, растишь не защитников престола, а черт те кого! Выпотрошил он меня словами, как вяленого судака... Ходил я после этого тихий... два дня подряд от жены врозь спал...