Она стоит, уставившись на деньги.

— Ты хорошая девушка, Нелл, — я кладу монету ей в ладонь и наливаю себе чай, не глядя на нее.

— Спасибо, сэр, — бесцветным голосом отвечает она. Неужто она не знает, что я только что вручил ей заработок за полгода? Она могла бы взять монету и уйти.

— Не за что. — Я отворачиваюсь.

— Это все, сэр?

— Да. Это все.

Нелл уходит. Дверь затворяется с мягким щелчком. Я сажусь за стол и перечитываю вчерашнюю корреспонденцию, но сосредоточиться не получается. Мне не хочется никого видеть и не хочется быть одному. Глупость какая-то.

Растираю виски, пока тс не начинают гореть от трения. Мне кажется, я все еще чувствую на коже тяжелый, сладкий запах лилий. Меньше чем через неделю... Закрываю глаза и представляю, как меня окружает серая стена. Я один. Мне ничто не угрожает.

Я поднимаю голову. В глубине дома что-то падает. Тишина. Прихлебываю чай, но тот почти остыл. Жду, прислушиваясь, но в доме тихо. Тикают часы, со стуком роняя секунды, словно монеты в плошку для подаяний. Подвигаю к себе ближайшее письмо и кладу локти на стол. В коридоре звенит голос Бетти; слышится стук ее каблуков — она бежит к отцовскому кабинету. Затем наступает тишина.

Я опускаю глаза и слышу вопль.

Дверь кабинета распахнута. Вхожу, не раздумывая. — В чем дело?

Нелл висит на шкафу. Ее голова завалилась набок. В нос ударяет резкий аммиачный запах мочи.

Бетти стоит в центре комнаты, зажав ладонью рот. Она всхлипывает. Я оглядываюсь, удивляясь тому, насколько все реально: опрокинутый стул с блестящими полированными ножками; мимолетные отражения в луже мочи. На полу лежит засохший розовый лепесток, похожий на коросту; он того же цвета, что и обои на стенах. Часы замедляют свой ход, и воцаряется тишина. Потом я понимаю, что это не часы, а капли, стекающие с мокрой юбки Нелл. Воздух врывается в легкие, и я шагаю вперед.

— Выйди.

Бетти вздрагивает, будто я ее ударил. — Она... я... она...

— Скажи мальчишке, чтобы сбегал за доктором. Сейчас же.

Я ищу что-нибудь, чем можно перерезать веревку — нож для писем или перочинный нож. Но в кабинете убрано. Стол из черного дерева пуст и блестит, как черное зеркало.

Меня захлестывает паника. Мысли путаются. Я теряю время. Если Нелл еще жива...

Шатаясь, подхожу к шкафу. В стекле за ее телом, павлиньими перьями и позолоченным бивнем возникает мое отражение. Глядя себе в глаза, я бью кулаком по стеклу.

Оно разбивается. Узкие и треугольные осколки падают внутрь шкафа и поблескивают среди диковинок. Вынимаю длинный осколок из рамы. Тот выдергивается с рывком, и руку пронзает боль. Поднимаю опрокинутый стул и взбираюсь на него. В лицо Нелл не смотрю. Принимаюсь резать веревку осколком стекла — хотя нет, это не веревка, а кусок ткани, кажется, пояс. Наконец мне удается перерезать ткань. Нелл заваливается на меня; я пытаюсь удержать ее, но она слишком тяжелая. Шатаюсь и едва не падаю со стула. Стул наклоняется, но мне вовремя удается поставить на пол одну ногу. Колени подкашиваются; я неуклюже падаю. Нелл падает рядом, как мешок с тряпьем, поникший и бесформенный.

Встаю на колени. Взгляд случайно падает на ее лицо, и я зажмуриваюсь. Нужно проверить пульс, но меня пробирает ледяная дрожь; боюсь, как бы меня не стошнило прямо на нее. Открыв глаза, фокусирую взгляд на обоях напротив, наклоняюсь вперед и прижимаю пальцы к складке, где пояс глубоко врезался в шею. Ее кожа холодная и рыхлая. Пульса нет.

— Прошу, Нелл, — произносит кто-то дружелюбным, спокойным голосом. — Прошу. Не делай этого. Прошу.

Она не шевелится. Я дергаю за узел; тот не поддается. Трясущимися пальцами начинаю развязывать его; если у меня получится развязать узел, говорю я себе, все будет хорошо. Все это время я не перестаю говорить с ней.

— Не надо, Нелл, прошу. Не делай этого, умоляю. — Узел развязывается. Я вытягиваю пояс из-под ее подбородка. Ее голова заваливается набок. Ее глаза...

Я пытаюсь встать, но все плывет перед глазами. Опускаюсь на пол на четвереныш и пытаюсь сдержать подступающую тошноту.

— Вставай, сынок.

У меня резко схватывает горло, будто я подавился смехом. — Вставай. — Отец хватает меня за рукав и поднимает на ноги. Кое-как дошагав до ближайшего стула, я опираюсь о его спинку. — Когда это случилось?

— Она принесла мне чай. Наверное, час назад. Он смотрит на нее сверху вниз.

— Она обмочилась.

— Кажется, она мертва. — Это слово звучит как-то странно, будто я никогда раньше не произносил его.

— Разумеется, мертва, ты только посмотри на ее глаза. Глупая сучка. Ну да ладно, по крайней мере, Сэндаун не станет задавать лишних вопросов. — Он замолкает и тянется к колокольчику. — Она повесилась, верно? А откуда столько крови? — Он смотрит на меня и меняется в лице. — Проклятье, мальчишка, что ты наделал?

Я смотрю на свои руки. Кровь стекает по запястью, пропитывая рукав халата. Пятна крови повсюду. Нелл выглядит так, будто ей перерезали глотку. На моей ладони зияет порез. Но он почему-то совсем не болит.

— Все в порядке. Просто царапина.

— Попросим Сэндауна тебя осмотреть. Пусть знает, что ты пытался ее спасти. — Он снова помогает мне подняться, но я шатаюсь, заваливаюсь вбок, и мне приходится опереться о стену. — А, Бетти... — Бетти плачет и дрожит, но отец лишь щелкает пальцами, глядя на Нелл, будто перед ним не тело, а пролитый чай, который нужно убрать. — Позови кучера и вели унести ее. А потом пошли мальчишку из конюшни за доктором Сэндауном.

— Да, сэр.

— И принеси мистеру Люциану бинт.

Моя рана наливается кровью. Отец прав. Если кто-то спросит, почему Нелл решила сделать... такое, мой порез ему только на руку... Он сможет показать на мой шрам и сказать: смотрите, как сильно мы ее любили.

Я поворачиваю ладонь, и кровь капает на стол. Кап, кап, кап, раздается в тишине. Часы остановились, не то тикали бы в такт. Я смотрю на растекающуюся лужицу крови. Вытирать пятно с темного дерева придется уже другой служанке, не Нелл с ее обкусанными ногтями и обветренными сухими костяшками. — Ты снова взялся за свое?

Отец замирает и медленно поворачивается ко мне. — Что ты сказал?

Я не в силах повторить свой вопрос. Впрочем, в том нет необходимости. Ответ написан на его лице.

— Не смей, — произносит он тихо, почти шепотом. — Никогда не смей так больше говорить со мной.

Я поднимаю подбородок. Он больше не сможет надо мной смеяться. Теперь, если я обо всем расскажу, кто-нибудь да поверит мне. Теперь мои слова будут иметь значение. Он пересекает кабинет и встает передо мной. — Считаешь себя самым умным, да, мальчик? Да ты никак рад, что она покончила с собой. Думаешь, теперь к тебе прислушаются?

Я качаю головой.

— А ты не задумывался о том, что хранить мои тайны в твоих интересах? Если мне конец, конец моему предприяТИЮ и моей репутации... твоя жизнь тоже пострадает. Думаешь, Ормонды примут тебя с распростертыми объятиями? Ты станешь изгоем.

— Я готов рискнуть.

— Ах, Люциан. Тебе кажется, что ты совсем не похож на меня. Что ты у нас хороший. Это я — старый нечестивец, а ты юн и чист душой и телом. — Он вздыхает. — Ты многого не помнишь, верно?

Мое сердце вздрагивает, словно ударившись о стену. Я сжимаю кулак, и кровь сочится между пальцев. — О чем ты?

— Твоя книга. Люциан. Твой переплет. — Он наклоняется ближе. — Взгляни на Нелл. Думаешь, я ее убил? А ты конечно же на такое не способен?

Весь мир застывает. Послушно, как дурак, я смотрю на Нелл. Ее глаза полуоткрыты, белки потемнели и покрылись пятнами. Это уже не она. Не человек. У нее вывалился язык. На лиловых щеках — моя запекшаяся кровь. Желудок крутит, и я заставляю себя отвернуться, сглатывая желчь. Рисунок на обоях распльшается; я вижу перед собой лишь розовокрасное месиво.

— Моя книга, — слышу я свой голос, — что это значит? Дверь открывается.

— Спасибо, Бетти. Оставь все здесь и ступай. — Отец ждет, пока она выйдет, а затем окунает квадратный лоскут полотна в таз с водой и выжимает. — Покажи свою рану. Рука пульсирует от кончиков пальцев до локтя. — Нет, — отвечаю я, сжав кулак и держась за боль, как если бы та была осязаемым предметом, стиснутым в моей ладони. — Не глупи, — вздыхает отец.