Одновременно тело приподнялось на своих барсучьих ногах и стало поворачиваться.
Когда чудище снова раздвинуло челюсти, Измаил вогнал в ему в пасть свое копье.
Из пасти брызнула желтоватая жидкость — и прямо в лицо Нэймали, которая повалилась назад, на матроса, стоявшего ступенькой ниже. Измаил подпрыгнул и взобрался чудищу на спину. Он вытащил свой каменный нож и принялся колотить им по его правому глазу, пытаясь выбить его из глазницы. В итоге раскололся нож, после чего шея чудища со скрежетом стала выдвигаться из-под панциря. Измаил больше не мог достать до головы и бить в нее ножом; между тем она начала опускаться, потянувшись к Нэймали.
Люди, шедшие за Нэймали, отступили назад, но один из них, Каркри, пустил в открытый рот каменного чудища стрелу.
Голова все приближалась к Нэймали — похоже, шея могла вытянуться как угодно далеко. Измаилу казалось, что она была каменной — или покрытой каменной коркой. Однако этот камень, твердый, как кремень, состоял из сотен мелких пластинок, которые скользили одна поверх другой, когда чудище вертело головой по сторонам или нагибало ее вниз.
Измаил встал на панцире, похожем на черепаший, во весь рост и прыгнул. Приземлился он верхом на вытянутой шее, как раз позади массивной головы. Под его тяжестью шея вместе с головой стала опускаться вниз, пока голова не ударилась о ступеньки. Из открытой пасти каменного чудища снова хлынула желтоватая жидкость, но потом ее мощный поток внезапно иссяк.
Тварь больше не двигалась.
Измаил перелез с шеи на голову и скатился по ней вниз.
Твердые серые глаза стали такими же окаменевшими и безжизненными, как раньше, только теперь, похоже, чудище действительно было мертво. Его пасть была по-прежнему открыта; посветив туда факелом, они увидели, что копье Измаила и стрела Каркри вонзились в какой-то орган, похожий на огромное глазное яблоко, расположенный в углублении позади глотки. Он больше не пульсировал, хотя по древку их оружия все еще стекали капли желтоватой жидкости. Измаил спросил Нэймали, не ранена ли она; девушка ответила, что отделалась лишь сильным испугом. Потом он постучал по шкуре чудовища. Может, она была и не из настоящего гранита — по крайней мере из чего-то очень похожего. Вот так зверь! Его покровы затвердевали, превращаясь в камень.
Нэймали и ее сограждане сказали, что никогда не слышали о такой твари, даже в многочисленных сказках про ужасных бестий, которые им когда-то рассказывали бабушки.
— К счастью, он подох, — сказал Измаил. — Не понимаю, где бурагангцы отыскали это страшилище. Я думаю, они могли найти его погребенным в недрах горы, когда вырубали эти ступени. Надеюсь, он был единственным, кого они откопали. Хорошо хоть, что на обратном пути у нас больше не будет таких неприятностей.
— Не радуйся раньше времени, — сказал Каркри.
Он поднес свой факел к пасти чудища, и Измаил увидел, что стрела и копье постепенно засасываются — или поглощаются — красным органом. К тому же эта штука снова начала пульсировать. Или так казалось из-за того, что все вокруг постоянно вздрагивало?
Затем челюсти медленно сомкнулись, а шея стала втягиваться обратно под панцырь. Серые глаза по прежнему ничего не выражали, да и голова не проявляла признаков враждебности. Однако люди пробирались мимо, не сводя с нее глаз, — они боялись, что она может повернуться в их сторону. Когда все оказались в проходе за спиной чудища, отряд на минуту остановился. Люди смотрели на Измаила, словно спрашивая: что же дальше?
— Все, что нам осталось, — это идти вперед, — сказал он. — Я уверен только в одном: жрецы храма Бугаранги ни за что не поверят, что можно остаться в живых, попав в эти катакомбы. Так что мы застанем их врасплох.
— Если только мы туда дойдем этой дорогой, — сказал матрос по имени Вашгунамми.
— Время от времени сторожевых зверей кому-то приходится кормить, и я сомневаюсь, что эти люди приходят сюда тем же путем, что пришли мы, — сказал Измаил. — Как ни крути, а надо идти вперед до конца — будь он радостным для нас или печальным.
"Таков закон жизни", — сказал он самому себе, поворачиваясь, чтобы идти дальше. Пока ты жив, иди вперед, что бы ни случилось, пока не побьешь врагов или сам не будешь побит.
Это оставалось истиной даже здесь, на земле, шатающейся под ногами, под красным солнцем и падающей луной.
Пока им везло. Если бы стражи действовали более энергично или были хоть немного более агрессивными, они могли бы уничтожить отряд, вторгшийся в чужой город. Очень может быть, что раньше им это удавалось. Но они бездействовали уже целые столетия — за это время они постарели и ослабли.
Жрецы, которые их содержали, перестали о них заботиться, — возможно, иногда даже забывали кормить, так что звери потеряли свою былую силу. Они долго, очень долго пребывали во мраке, и спали, и видели во сне свою добычу; а когда добыча явилась к ним наяву, они не успели вовремя проснуться. Стряхнуть с себя пыль веков — не такое уж быстрое дело.
Но теперь они на страже и могут казаться много опаснее, если отряд попробует вернуться тем же путем.
Все может быть…
Они оказались перед следующей лестницей, вырубленной в скале, — она тоже была очень крутой. Лестница вела все выше и выше и становилась все круче; подняв одну ногу, Измаил голенью касался края нижней ступеньки такими они стали высокими. Вскоре ему пришлось помогать себе свободной рукой: в другой он держал факел.
С тех пор как они вошли в подземелье, Измаил везде искал следы человеческого присутствия: смотрел, есть ли в комнатах пыль, нет ли отпечатков человеческих ног в тех местах, где они могли быть, — малейшее свидетельство человеческого присутствия. Но пыли не было, а значит, не было и отпечатков ног.
Не было и остатков пищи или какого-нибудь других свидетельств того, что животных кормили. Очевидно, жрецы достаточно часто являлись в эти опасные места, чтобы сделать уборку. А может быть, они убирались здесьредко, но последний раз это произошло совсем недавно. Как бы то ни было, в этих палатах, должно быть, навели порядок незадолго до их прихода.
От этой мысли Измаил приободрился: это означало, что в ближайшее время смотрители здесь скорее всего не появятся.
С другой стороны, если зверей недавно покормили, они могли стать менее кровожадными. По крайней мере, они не были голодны.
— Нэймали! Кажется, ты приносишь удачу! — прошептал Измаил.
— Что ты сказал? — шепотом переспросила она.
— Ничего, — сказал он, подняв свободную руку в знак того, чтобы все замерли. Ему показалось, что сверху доносится шум.
Остальные тоже остановились и прислушались, стоя на ступеньках лестницы.
Вниз по лестничному маршу прокатился слабый гул.
Это было что-то похожее на звуки песнопений.
— Кажется, мы уже недалеко от храма, — сказала Нэймали.
— Надеюсь, скоро мы отсюда выберемся, — отозвался Каркри. — За нами кто-то идет.
Измаил посмотрел назад, на нижние ступеньки лестницы.
Он напряг зрение, вглядываясь в темноту у ее подножия, куда не достигал свет факелов. Туда долетали лишь самые слабые отблески их огня. И все-таки этого ему хватило, чтобы различить контуры неповоротливого тела, которое медленно, со скрежетом двигалось из коридора к площадке внизу. Ему не надо было рассматривать его более подробно, чтобы понять, что это — каменный зверь.
— Он не умер… — прошептала Нэймали.
— Будет теперь нас поджидать, — промолвил Измаил. — По лестнице ему точно за нами не подняться.
Чудище даже не пыталось взобраться по ступенькам. Оно застыло неподвижно, как статуя, на которую было так похоже.
Став олицетворенным ожиданием, оно вошло в роль, с которой, наверное, справлялось лучше всех в этом мире, — да и в том, который Измаил покинул, ему тоже не было равных.
— В коридор теперь не войдешь, — сказал Каркри. — В следующий раз оно нас не пропустит. Мы причинили ему боль, и оно этого не забудет.
— Почем знать, — ответил Измаил.
Он карабкался вверх, пока не достиг еще одного узенького коридора. Этот проход вел прямо, а примерно через шестьдесят футов кончался каменной стеной. Но голоса стали громче — они раздавались где-то совсем близко. Измаил приложил ухо к стене и услышал песнопения совершенно отчетливо. Пели на ином наречии, чем в Заларапамтре.
