– «Хатико» или «Титаник»?

Юна попыталась улыбнуться, но вышел какой-то нечеловеческий оскал, и рыдать захотелось еще сильнее.

– Ладно, – нехотя буркнул Рома. – Извини. Но с таким настроем у тебя ничего не получится. Сядь вон там и успокойся.

Она послушно побрела к ящикам, уселась на один из них и поджала колени, комкая простыню.

– Ты не понимаешь! – она вытерла слезы. – Все и так себя любят! Сейчас все вокруг любят только себя! Я хотела быть лучше… Не эгоисткой какой-то. От меня все только и ждут, что раз я дочка депутата, то должна быть избалованной стервой! Но я не такая, ясно? Разве в браке не важнее любить другого? Думать о нем, заботиться. Может, меня именно поэтому Игорь и выбрал, ясно?

– Это не повод постоянно себя унижать.

– А я и не унижаю! Это правда, ясно? Просто трезвый взгляд! Я каждый день вижу себя в зеркале, что еще я должна думать? Что я красотка? Я привыкла говорить правду. В том числе самой себе!.. Эй, ты чего там делаешь?

– Свою работу, – Рома уже увлеченно щелкал затвором. – Ты не отвлекайся, не отвлекайся… Голову только чутка разверни.

– Что?..

– Давай-давай. Немного слез для ноября будет в самый раз. И если уж тебя совсем не затруднит, еще опусти немного простынку.

– Эй! – возмутилась она. – Я же получусь опухшей!

– Вот женщины! Говорят не плакать – она плачет. Говорят плакать – она злится. – Рома фыркнул и склонился над видоискателем. – Вспомни еще что-нибудь грустное.

– Я так не могу…

– «Белый Бим Черное ухо», – услужливо подсказал изувер по ту сторону камеры. – Никому не рассказывай, но я сам рыдал в голос, когда мама дала мне книжку.

– Рома! Мы же договаривались, что все будет красиво и эротично!

– Еще как! А «Бэмби»! Маленький олененок! Одинокий! В лесу! – он добавил голосу трагизма. – И у него убили маму…

– Перестань сейчас же!

– «Король Лев», – продолжал издеваться Рома. – Добрый король погиб, спасая сына… Если ты из-за этого не заплачешь, то ты самая бессердечная из всех, кого я видел.

Юну вдруг разобрало на хохот. Она не знала, чего именно от нее пытаются добиться, но Рома так потешно старался довести ее до слез… Нет, Юну, конечно, дразнили в школе, иногда задевали едким словцом на вечеринках. Но даже у мальчишек получалось расстроить ее лучше.

– Ужасная женщина, – насупился Рома. – Ничего святого!

– Ты правда думаешь, что я плакала из-за фильмов? – выдавила она сквозь смех.

– Ах, наврала… – он грозно сдвинул брови. – Ну, держись. Фигура, значит, тебе не нравится? Окей. Ты – толстая.

– Что?..

– Ага. Еще какая. И коленки у тебя некрасивые.

Впервые в жизни мужчина говорил Юне гадости, а она, вместо того чтобы обидеться, хохотала, как ненормальная.

– А вот и нет! – Она задрала простыню, демонстрируя ноги. – Нормальные у меня коленки!

– Кошма-а-ар! – притворно ужаснулся он. – Спрячь сейчас же! Это нельзя показывать людям! Ни за что! А эти пальцы на ногах? Почему они у тебя такие длинные? Признавайся, ты ими играешь на пианино?

– Рома, прекрати… – Она всхлипнула, задыхаясь от смеха. Вытянула ноги и пошевелила пальцами, отчего Рома завизжал и закрыл лицо ладонями.

– Злая ты! И толстая! И попа у тебя толстая!

– У меня?! – Юна вскочила и повернулась спиной. – Как тебе не стыдно! Ты просто не видел толстых поп! Смотри, – она качнула задом. – Почти не трясется.

– Я больше никогда не смогу уснуть! За что ты так со мной? – простонал он и щелкнул затвором.

– Ага, а сам фотографируешь! Признавайся, спрячешь потом и будешь разглядывать, потому что лучше попы ты не видел!

– Пф-ф-ф… Ничего подобного. Просто отправлю ее на конкурс «Самые ужасные попы мира». А ты пока освобождай место на полке для главного приза!

– Бессовестный! Все ты врешь. – Юна сама не понимала, как Роме удалось затянуть ее в какую-то странную игру, но включилась со всем азартом и не могла остановиться. Почему-то, когда он говорил ей комплименты, поверить было трудно. А вот сейчас от всех этих шуточных оскорблений ей до смерти захотелось доказать, что она – самая роскошная женщина, которая только переступала порог этой студии. И как ни странно, Юна сама в это почти поверила. – Может, скажешь, что есть еще конкурс на самую страшную грудь?

– Есть, – деловито кивнул Рома. – Но я же не могу оставить и этих бедолаг без надежды на победу?

– Вот как, да? Значит, у меня некрасивая грудь?

– Не вынуждай меня. Не хочу, чтобы ты тут опять распустила нюни.

– Я?! Да ни в жизни! Давай вываливай свою правду.

– Окей, – Рома скрестил руки на груди, придирчиво оглядывая свою модель. Юна все еще стояла спиной, придерживая простыню спереди и терпеливо ждала вердикта. – Думаю, если бы японцы захотели снять самый кассовый хоррор всех времен, то твою левую грудь взяли бы на главную роль.

– Что?! – ахнула Юна. – И тебе не стыдно? Ты ее даже не видел! И вообще: почему именно левую?

– Считай, чутье. Левая нога у тебя короче, левый глаз меньше, а левая половина попы страшнее правой.

– Вот так, да?

– Именно так.

– Ну, держись! – она воинственно прищурилась.

– Да ты не бойся, у меня корвалол под рукой.

Юна медленно повернулась, отшвырнула простыню и поиграла бровями.

– Выкуси! – довольно выдала девушка, подбоченившись. – Что, видел ты где-нибудь грудь красивее?

Рома смотрел на нее как-то странно, игривые искорки в глазах погасли, взгляд будто отяжелел. Казалось, парень забыл и про фотоаппарат, и про студию, и про собственную игру. Застыл с приоткрытым ртом, лицо вытянулось. Любой более или менее опытный врач, увидев сейчас Рому, небрежно шлепнул бы печать под диагнозом «слабоумие». И не знай Юна, что перед ней не самый традиционный товарищ, решила бы, что он в эту самую секунду испытывает нечто большее, чем простой профессиональный интерес. Или, быть может, он просто устал придумывать колкости? И расстроился, что на ум не приходит ничего остроумного?

– А так? – попыталась поддеть его Юна, заложив руки за голову. От этого движения грудь приподнялась и игриво качнулась.

– Ах, да… – Рома прочистил горло, моргнул и нагнулся к фотоаппарату, что-то там сосредоточенно настраивая.

– Что? – рассеянно переспросила она. – Что-то не так?

– Все прекрасно. Мы будем дальше работать?

Его веселый настрой бесследно испарился, и Юна снова увидела перед собой ворчливого фотографа. Что она ему сделала? Переиграла? Или он обиделся на «выкуси»? Так ведь сам же говорил ей вещи и похуже!

Юна в недоумении взирала на Рому, которого будто подменили. Он возился со штативом, потом зачем-то пошел к окну и опустил светонепроницаемые рулонные шторы, отчего студия погрузилась в полумрак.

– Что, будем воссоздавать японский хоррор? – неуклюже пошутила Юна. Взяла левую грудь и тонким писклявым голоском попыталась ее озвучить. – Дайте мне главную роль! – потом подхватила правую и уже басом продолжила: – Нет, мне. Я хочу первое место на конкурсе!

Но Рома даже не улыбнулся. Проигнорировав кастинг, он расставил ящики в ряд, плюхнул сверху матрас и подушку.

– Если ты закончила, то ложись и выбери, кого будем копировать. Тициан или Рембрандт?

– Если ты не включишь свет, по-любому выйдет Малевич.

Рома неопределенно хмыкнул. Юна так и не смогла разглядеть, смеется он или раздражен. Поэтому, вздохнув, улеглась на ящики.

– Что дальше, гражданин начальник?

– Чтобы получился Ренессанс, нам нужен один источник света, – тоном лектора пояснил Рома. – В зависимости от того, кого ты выберешь, я его настрою. У Рембрандта свет падает слева, у Тициана – спереди. Рембрандт вроде нам подходит, но есть один нюанс. Твоя… хм… стрижка не тянет на Возрождение.

– Да ладно! У меня длинные волосы! – тут же возразила она.

Рома молчал, дожидаясь, пока она догадается, о какой стрижке идет речь.

– Ах, там… – понимающе протянула она и закинула ногу на ногу. – Да я как-то… Ирка сказала, что узкая полоска сейчас в тренде…