Как уж там да что, толком никто в селе не знал, но на следующее утро в дом приехал «воронок», семейство врачей погрузили в него и увезли.

Местный участковый уполномоченный потом рассказывал, что лично видел, как отца Виктории расстреляли во дворе Совнаркомовской. Что случилось с его женой и Викторией никто так и не узнал…

Но в начале сорок первого года, еще до войны, произошло странное событие, которое перевернуло судьбу семьи Щуровых наизнанку. По стечению обстоятельств Мария была свидетелем начала этих событий, продолжения толком не знал никто, и сама история обросла различными слухами и секретами.

А случилось следующее.

В один из весенних, уже теплых дней, Мария с другими деревенскими бабами была на речке, где в еще холодной, апрельской воде, стирала давно засаленное белье. Был самый обычный день и женщины, обсуждая последние сплетни, собрались на постирушки, хохоча и подначивая друг друга, наслаждаясь концом долгой и холодной зимы. Рядом ползали и весело игрались мальцы, которых не с кем было оставить дома. Более старшие братья и сестры приглядывали за ними, периодически занимаясь бросанием комьев земли в плавающих у берега уток.

Недалеко от них, на поваленной прошлогодней бурей иве сидела молодежь во главе с Катькой. Один из парней, кто конкретно, Мария уже не помнила, заливался соловьем под трехрядку. Кто-то подпевал, кто-то смеялся и болтал, кто-то втихаря «накатывал» стащенный у бати самогон. В общем день был обычным.

Внезапно, на дороге, что шла вдоль реки, показались слепые лирники. Давно уже никто на дорогах Украины их не видел. Поговаривали, что НКВДшники еще лет десять назад собрали оставшихся кобзарей и кого расстреляли, кого в Сибирь-матушку отправили, но правды не знал никто. Видение было редкое и в какой-то степени шокирующее.

Слепых было трое. Они шли по дороге медленным шагом и что-то тихо подвывали себе под нос.

Первым шел достаточно молодой человек, возраст которого определить было невозможно из-за густой растительности на лице. Он же катил перед собой небольшую тачку с какими-то пожитками. За ним, держа ведущего левой рукой за плечо, шел древний старик, за которым также, держась за плечо, следовал мужчина средних лет, и у него за спиной висела старая, видавшая виды бандура.

Дойдя до замолчавших при их появлении женщин, молодой слепец остановился и произнес:

– Люди добрые! Подскажите, мы в Харьков верно идем?

– Верно, – ответил кто-то из баб на реке.

– Люди добрые, не сочтите за нахальство, может найдется что поесть да выпить, второй день неевши… А мы Вам за это песен споем да историй расскажем. Богу помолимся и на всем пути до Полтавы о Вашей доброте говорить будем.

С этими словами лирники остановились, рассоединились и сели у дороги. Бабы подозвали детей и отправили домой, приказав принести снеди странникам. Годы те были сытыми, не в пример нынешним. Люди наконец забыли бесконечный страх и тревожность гражданской войны. Село начало обрастать хоть и не дореволюционным, но жирком.

Потихоньку все вернулись к тем делам, которыми занимались до появления слепых. А артисты достали бандуру и забрынчали на ней какую-то заунывную мелодию. Средний играл, молодой пел. Старик сидел чуть поодаль и молча «смотрел» на реку, видимо слушая звук ее течения. Мария тогда не обращала внимание на то, что делает Катька, не до того было, да и причин внимание уделять ей не было…

Примерно через полчаса прибежала малышня и принесла с собой еду, молоко и кое-какую одежду. Слепые поблагодарили всех присутствующих и, отложив инструмент, начали обедать. Точнее младший со средним ели, а дед, оторвав краюху от каравая, подошел к реке и, кроша его, начал кидать уткам.

–Ты что ж, старая контра, делаешь? – внезапно раздался Катькин голос.

Мария оторвалась от белья и взглянула в сторону молодежи.

Щурова спрыгнула с дерева и с деловым видом подошла к старику.

– Ты его сажал? Ты растил? Тебе кто право дал в воду хлеб бросать?

– Катюш, да ты чего! Не надо! – защебетала подбежавшая к Кате чернявая девчонка Тонька, кузнеца Михаила дочь. – Дался он тебе?

– А ты, Антонина, молчи! Тебе слова не давали! Эти бандуристы-пианисты вне закона давно. Мне батя про них рассказывал. Они песенки свои распивают и власть советскую поносят, за что их всех в лагеря надо на перевоспитание. А он, вон гляди, еще и утяток хлебом не своим закармливает. А ну собрались! Пошли отсюда, голытьба антисоветская, а то сейчас до папки сбегаю, будут вам печки-лавочки.

Катька явно выеживалась перед собравшимися. Любила она дело это, а противиться никто не стал. Страшны были истории про дела ЧК, и лезть не в свое дело никто не хотел.

Молодой слепец встал и сказал:

– Паночка, милая, не кричите так. Все мы поняли, все осознали. Сейчас соберемся и уйдем. Больше вы нас и не увидите.

С этими словами он запихнул кусок соленого огурца себе в рот и стал собирать снедь в платок. Средний слепец также поднялся и молча начал собирать свой инструмент.

Старик с места не тронулся и занятия своего не прекратил. Он также монотонно отламывал кусочки хлеба и бросал их радостно дравшимся за них уткам в воду.

– Ты что, пень старый, к глазам еще и слух потерял? – еще более злобно продолжила свои нападки Катька. – А ну немедленно пШёл вон отсЕдаВо!

Но старик с места не сдвинулся, и реакции не последовало.

– Ах, так! – крикнула Катька и, разбежавшись, двумя руками толкнула старика в воду.

К слову сказать, берег реки был почти пологим. Берег от воды отделял небольшой обрывчик, по колено, ну а дальше глубины особой не было.

Старик плашмя рухнул в воду прямо на расплывающихся во все стороны уток. Бабы дружно охнули. Кто-то из детей коротко засмеялся, но тут же раздался звук оплеухи и смех утих.

– Эй, что там? Что там? – запереживал молодой слепец. – Вы что там учудили? Дед Михей! Дед Михей!

Дед Михей несколько секунд пролежал в воде, не поднимая из нее лица, и Марусе уже начало казаться, что он так и утонет, не вставая, но внезапно он вынул голову из воды, потрусил ей из стороны в сторону, а затем медленно, кряхтя, встал и повернулся к Катьке. На лице его играла спокойная улыбка. Старик подошел к обрывчику, оперся руками и вылез на берег.

– Вы что наделали? Вы что наделали?, – не успокаивался молодой слепец. – Вы что, Михея обидели? Михея нельзя обижать! Он же ничего плохого Вам – то и не сделал. Дед Михей, с тобой все в порядке?

– Порядок, – коротко ответил дед. – Вот я тебя и нашел!

И с этими словами Михей двинулся к Катьке. Шаги его были уверенные. Белесые от катаракты глаза смотрели прямо на девушку.

– А ну стой, бичара! – сказала чуть испуганным голосом Катька. – Стой, говорю!

Но Михей за несколько довольно быстрых, не свойственных слепому и старому человеку шагов подошел к ней вплотную и хриплым голосом произнес:

– Вот и все! Круговороту быть!

Затем он резко, по-молодецки, схватил Катьку левой рукой за шею, а правой в ее платье на уровне живота и впился своими губами в ее. Катька не сопротивлялась, даже обмякла как-то. Все окружающие замерли, не понимая, что именно надо делать.

– Круговорот! – запричитал молодой певец. – Слышь, Алексей, круговорот!

После чего, нагнувшись, несколько раз ударив по земле рукой в поисках спутника и найдя его, поднял за шиворот и потянул в сторону дороги.

– Бандуру! Бандуру! – заверещал тот.

Молодой бросил ворот поднятого, еще раз нагнулся, нащупал и поднял с земли инструмент, после чего схватил Алексея за руку и бросив все свои пожитки и принесенную провизию, а также полностью забыв о старике, начали быстрым шагом удаляться по дороге в сторону Харькова.

Старик тем временем отпустил девушку. Несколько раз глубоко вздохнул, а затем захрипел и упал на землю.

Все посмотрели на Катьку.

Катя стояла с широко открытыми глазами, опущенными руками и смотрела на реку. Затем как бы опомнившись, огляделась по сторонам и дико закричала. Крик был настолько диким и неестественным, что по телу у Марьи пробежала дрожь. Малыши на берегу начали орать и плакать. Тонька, стоявшая возле Кати, присела на корточки и зажала уши.