Так что соседка уж сама заботилась о Лене, как могла, а то ведь совестью замучилась бы.

Во время болезни и призналась Елена, что где-то в далеком городе Архангельске у нее есть дочь, с которой она не виделась едва ли не с рождения. Раньше не писала и денег не посылала, а теперь вот стыдно о себе сообщить. Дала адрес и взяла с нее, соседки, слово, что напишет письмо только после ее смерти.

Этот рассказ я выслушала спокойно, ничего не шевельнулось у меня в голове при слове «мама». А соседка тем временем переоделась в черное и повела меня знакомиться с бывшими родственниками – маминым мужем и свекровью.

Жили они в том же районе, через два двора, и произвели на меня самое отталкивающее впечатление. И то сказать, они понятия не имели о моем существовании, а тут такой сюрприз. Они-то считали квартиру своей собственностью и даже сдали ее на долгое время тому лысому мужику.

В общем, противно вспоминать, что тут началось. Наслушалась я на свой счет всякого. Помогла соседка, которая стояла насмерть. Закон, говорила она, есть закон, раз дочери положена площадь, стало быть, она ее получит.

Какая-то там была путаница в документах, так что эти двое предпочли решить дело миром. Свекровь сказала, что у них есть комната в коммуналке, так что можно и договориться. Коммуналка, конечно, дремучая, однако рано или поздно ее обязательно расселят. И даже привели риелтора – бойкого мужичка с бегающими глазками, который сыпал словами, как горохом, прижимал руки к сердцу и совершенно заморочил мне голову. В общем, я подписала все бумаги, и риелтор тут же исчез, как не бывало. С тех пор прошло три года, а мы все ждем расселения.

Так что история моего появления в этой коммуналке совершенно типичная, и никому не интересная. Однако волей-неволей приходится считать ее своим домом, ведь другого у меня нет.

Итак, я решила, что хватит с меня на сегодня приключений, и свернула в переулок. Прошла под аркой, поднялась на пятый этаж.

Открыла замок своим ключом, потянула дверную ручку…

Но дверь не открылась, даже не шелохнулась.

Что за черт?

Неужели пока я ходила в бассейн, кто-то успел поменять замок?

Да нет, это нереально – слишком быстро, а главное – замок стоит денег, а никто из моих замечательных соседей не раскошелится ради квартиры…

И тут я вспомнила, что у нас на двери, кроме обычного замка, есть еще здоровенный чугунный крюк, которому не меньше ста лет. Правда, им почти никогда не пользуются – только пару раз Пульхерия Львовна накидывала этот крюк во время обострения своей деменции. Неужели она снова взялась за свое?

Я позвонила в ее звонок без надежды на успех – старуха, кроме того, что находится в глубоком маразме, еще и глухая, как пень.

Подождав пару минут, я разозлилась – что такое, в самом деле! Не могу попасть в собственную комнату! – позвонила во все звонки.

На этот раз эффект был. Не прошло и минуты, как из-за двери донесся злобный женский голос:

– Проваливай, козлина! Я же сказала, что на порог тебя больше не пущу!

Все ясно. Галка опять выгнала Михаила.

– Галь, – проговорила я миролюбивым, сочувственным тоном, – открой, это я, Жанна!

– Ты? Правда? – Теперь в голосе за дверью прозвучали виноватые нотки. – Ты там одна?

– Ну конечно, одна!

За дверью брякнуло, и она открылась.

На пороге стояла бледная молодая женщина в тренировочном костюме. Под глазом у нее пылал свежий синяк.

– Извини, что я дверь заперла, – проговорила Галина, отступая в сторону. – Я ему сказала, чтобы ключ отдал, а он – якобы потерял… только я ему не верю. Наверняка припрятал, козлина. Вот, пришлось на крюк запереться…

– Как же все соседи будут в квартиру попадать? Это тебе придется целый день в прихожей дежурить.

– Ничего, подежурю!

– Это он тебя так? – Я показала на синяк.

– А кто же? – Она тяжело вздохнула. – Ладно, проходи, что я тебя своими проблемами гружу…

Вся беда в том, что у Галки на редкость сволочной характер. В первое время после появления в нашей квартире Зойки, а стало быть, и Ивана Федоровича, Зойка из женской солидарности попросила его унять Мишку, когда он в пьяном виде подбил Галке глаз. Мишка, не разобравшись в ситуации, дал в лоб и Ивану Федоровичу, тот вызвал наряд, и Мишку упекли бы, если бы Галка не забрала заявление и не нажаловалась на Ивана Федоровича в отделение.

Подозреваю, что положение его пошатнулось не без Галкиной помощи. С тех пор Зойка с Галкой не разговаривают, а Иван Федорович старается с ней не встречаться. Мишка же совсем распоясался, но Галке так и надо.

Я прошла через прихожую, по длинному извилистому коридору, и наконец вошла в свою комнату.

Комната у меня, прямо скажем, необычная.

Начать с того, что она очень странной формы – длинная и сужающаяся от двери. Тут она еще вполне нормальной ширины, а к единственному окну становится такой узкой, что можно руками достать до обеих стен. А окно это выходит в темный двор-колодец, куда солнце никогда не заглядывает.

В общем, депрессивная комната. А какая еще может быть в зачуханной питерской коммуналке, в так называемом старом фонде? Да у меня и настроение сегодня под стать комнате. Однако не стоит поддаваться депрессии.

Я села на продавленный диван, который достался мне вместе с комнатой, и попыталась упорядочить собственные мысли.

Ладно, оставим пока в стороне того наглого мужика, который пытался меня увезти к какому-то колченогому шефу в Коломяки… Куромяки, или как они там называются. Допустим, он перепутал меня с той девицей, которая находится сейчас в шкафчике бассейна. Не будем также задаваться вопросом, кто ее убил и почему, а постараемся вспомнить, с чего все началось.

С того, что случилось в ночном клубе? Полный провал, ни черта не помню. Знаю только, что пригласил меня туда Вадим. Значит, нужно найти его и выяснить, что он со мной сделал там, в клубе. А как его найти? Вот на этот счет у меня есть мысли.

Я вынула из сумки косметичку и постучала в дверь к Галке.

– Кто там еще? – послышался слабый голос.

– Это я, Галь… – Я просочилась в комнату.

Галка лежала на разобранной кровати и рыдала. Точнее, уже почти перестала и просто шмыгала носом.

– Ты с чего это? – спросила я, хотя прекрасно знала, с чего.

Галка в этом смысле неоригинальна: ругается со своим Мишкой, получает от него по морде, по шее или в лоб, после чего выгоняет его из дома и торжественно клянется, что больше никогда не пустит. Закрывается на все замки, валится на кровать и рыдает, проклиная свою несчастную жизнь. Потом, когда ей это надоедает, она слоняется по квартире, нечесаная, в старом халате и требует от соседей сочувствия и сострадания.

Но, как уже говорилось, с Зойкой она не разговаривает, ее парни обзываются и стреляют в нее из водяных пистолетиков, Пульхерия Львовна, встречая Галку в коридоре, неизменно спрашивает, кто она такая и как попала в квартиру, меня вечно нет дома, так что сочувствия Галке получить не от кого.

Не помню, говорила я или нет, что постоянных жильцов в квартире четверо, считая меня и Зойку, остальные две комнаты хозяева сдают, и жильцы там меняются как картинки в калейдоскопе. Иной раз пару недель поживут, да и съедут. Так что Галку жалеть из них тоже никто не станет, да и не стоит.

Только между нами: своего Мишку она сама доводит. Вот у меня нету пьющего мужа, вообще никакого нету и никогда не было, так я и то знаю: пришел мужик выпивши – не лезь к нему с нотациями и выяснением отношений, оставь его в покое. Тем более Мишка – тихий, ему бы проспаться. А она начинает скандалить. Да Зойкины мальчишки и то знают, что пьяного человека лучше не трогать! Так что Галка получает, что заслужила.

– Несчастная моя жизнь! – всхлипнула Галка. – Вот спрашивается, за что мне это все?

Вопрос был риторический, и отвечать я не стала. Вместо этого сделала фальшиво-бодрое лицо и сказала:

– Ну все образуется как-нибудь. А пока давай-ка я тебя в порядок приведу, синяк замажу. Посмотришь на себя в зеркало – и жизнь покажется не такой несчастной!