- А сюда они не могут?..
Аннушка поперхнулась и силилась улыбнуться.
- Нет, Анюта, не могут, - стараясь придать голосу обычную твердость, ответил Захар. - Там фронт. Передовая.
- И вы их не пустите в Москву?
- Никогда не пустим.
- Смотри, сколько они городов забрали! Почему же вы их сюда пустили? Что же будет дальше?.. Они же, подлые, и на Кубань придут. В Ростов уже пришли. Что же будет дальше?.. Захарушка! Як же я приеду домой, меня колхозники спросят...
Вопрос жены был настойчивый, требовательный. В каждом селе тогда задавали такие вопросы.
Захар молча встал, прошелся по комнате, в глубокой задумчивости заговорил:
- Вот вы привезли от кубанских колхозников подарки фронтовикам. Сибирские рабочие шлют десятками эшелонов танки, самолеты, пушки, едут сотни тысяч добровольцев! А сколько движется на фронт людей, техники, разве ты не видела? Разве можно победить такой народ?
- Видела, Захар. Ой, много я видела силищи!
Анна поднялась, положила руку на плечо мужа и взволнованно, умоляюще проговорила:
- Захар, ты знаешь що, милый? Я тоже останусь здесь! Що я, не могу на коне? Що я, не знаю, як стрелять? Ты сам учил нас в военном кружке...
- Подожди, Аня!
Захар осторожно снял ее руку с плеча и усадил на стул. Что-то магически сильное было в этой гордой кубанской женщине. Оно притягивало упорно, непреодолимо. "Ведь воюют же Оксана, Нина", - на мгновение вспыхнула в голове Торбы мысль, но он тотчас же отогнал ее.
Анна чувствовала происходившую в нем борьбу и напряженно молчала. Захар понял ее мысли. Едва не вырвавшееся из его уст согласие он посчитал проявлением слабости, желанием постоянно иметь около себя самого близкого и дорогого человека. Присев рядом, решительным движением руки подхватил нож и разрезал второе яблоко. Подавая ей половину, ласково сказал:
- За то, что ты хотела бы остаться здесь, я для тебя ничего в жизни не пожалею. Но у нас, Аня, тут есть кому стрелять. Зараз, если все жинки приедут на фронт, некому будет землю пахать, пацанов нянчить. Зараз тебя народ послал. Ты приедешь и расскажешь, якими ты нас видела.
За окном послышался конский топот, Анна вздрогнула и тревожно прижалась к Захару. Бережно отстранив жену, Торба вышел в сени.
Через минуту он вернулся. На короткое мгновение за стеной цокнул подковами конь. Анна, удерживая зябкую дрожь, встревоженно посмотрела на Захара.
- Ехать треба, Аня, - ответил он коротко и, сняв висевшую на спинке стула гимнастерку, быстро надел ее.
Ни о чем не расспрашивая, Аннушка подала ему сначала полушубок, потом полевые ремни, шашку. Он быстро и ловко надел все это и уже завязывал на груди ремешки бурки.
- Можно проводить тебя, Захар? - смущенно и грустно спрашивает Анна.
- Не можно, Аня. Там кони готовы. Да и холодно, и пропуска ты не знаешь. Побереги сына, Аня, - обернувшись от порога, медленно выговорил он последние слова и скрылся за дверью.
Все было похоже на тяжелый сон.
Аннушка расслабленно присела на скамью. Вяло протянув руку, взяла оставшуюся половину яблока, но, поднеся ее к губам, вдруг уронила голову на стол и тихо заплакала.
На улице стояла морозная светлая ночь. Точно во сне, Анна слышала протяжную команду:
- Справа рядами, ма-а-арш!!!
Потом от конского топота долго вздрагивали стены хаты. На дворе горланил петух и, так же как на Кубани, лаяли собаки. Были слышны одиночные выстрелы, шум моторов, скрип санных полозьев и приближающийся гул артиллерийской стрельбы.
В комнате было уютно и тихо. На столе ярко горела лампа, и свет ее, ровный, немеркнущий, звал к жизни и счастью.
ГЛАВА 8
Разведчики уже выводили из колхозной конюшни лошадей, когда подошел Торба. У широко открытых дверей он встретил Кушнарева. Какая-то женская фигура шмыгнула мимо него и скрылась за стеной. Разглядеть ее Захар не успел. Здороваясь с Кушнаревым, спросил:
- Куда будем двигаться?
- Пока со штабом. Кажется, пойдем на Чесмино.
Кушнарев придавил брошенный на снег окурок и, обернувшись к Захару, словно извиняясь, добавил:
- Тут Оксана была... Хотела с нами ехать, но нет свободного коня. Пошла в медэскадрон. В полк ей надо.
- А разве она вчера не уехала машиной? - спросил Торба.
- Да нет, осталась... - как-то неопределенно ответил Кушнарев. - Ну, как жинка? Попрощались? - И, не дожидаясь ответа, участливо сказал: - Ты, пожалуй, можешь, остаться. Завтра догонишь...
- Нет, Илья, вертаться я не люблю, - сухо возразил Торба и подстегнул нагайкой чью-то неохотно идущую на поводу лошадь, как бы подхлестывая этим жестом свою бунтовавшую волю, укрощая вспыхнувшее желание вернуться, побыть еще два часа вместе, а потом с измятым сердцем рвать коню губы и в бешеной скачке догонять товарищей. Он быстро овладел собой и, оправляя под буркой скрипящие ремни, сказал:
- Вместе поедем, Илья.
- Вместе, Захар, - в тон ему отозвался Кушнарев.
Он понимал состояние своего друга. Хотелось сказать многое, но подходящие слова в эту минуту куда-то разлетелись.
Метя полами широких бурок снег, они неторопливой, вразвалочку, кавалерийской походкой, плотно, плечом к плечу, пошли к поджидавшим их коням.
Подав команду, Кушнарев вывел эскадрон за околицу. Конница мерной поступью двинулась к ближайшему лесу. В непрекращающемся гуле отдаленной артиллерийской канонады ракетные вспышки бросали в небо голубоватые отсветы. Впереди слышался грозный шум, скрежет танковых гусениц сливался с грохотом выстрелов, криками солдат, стуком топоров, топотом конских копыт и с треском падающих деревьев.
- Ты говоришь, Захар, что вам было тяжело расставаться? - спросил Кушнарев Торбу, когда они днем остановились кормить лошадей. Друзья сидели в лесной землянке в ожидании дальнейших приказаний и грелись около походной железной печки.
- Слов нет, як тяжело. О себе я даже мало, Илья, думаю...
- А ты когда-нибудь о смерти думал?
- После того як придушил немецкого полковника и видел, як они издевались над Оксаной, я зараз перестал думать о смерти. Нет, хотя, пожалуй, думаю, но та друга думка.
- Какая же это думка?
Торба подбросил в печку несколько чурок и со стуком закрыл дверку.
- А така, щоб не бояться смерти, щоб это было - тьфу! Когда этого человек достигнет, он долго будет жить.
- Ну, это не совсем так. Гибнут и храбрецы, - возразил Кушнарев.
- Не спорю, но храбрые и после смерти живут. Помнишь, що сказал на партийном собрании генерал Доватор? Храбрость - это ответственность за то, что тебе поручено делать.
- Это верно, Захар. Вот ты вспомнил, как немецкий полковник издевался над тобой и Оксаной. Она мне об этом рассказала. Я тебя считаю не только другом, братом, но и настоящим человеком. А я вот сомневаюсь, правильный я человек или нет.
- Ты, Илья? Ты - правильный! За таких, як ты, я готов голову в кусты кинуть. Ты говоришь, що я настоящий. Нет. Я хочу им быть, а сам думаю, ще у меня на хребту щетины колючей богато, подпалить надо трошки.
- Подожди, Захар. А я о себе хочу сказать. Меня тоже червячок гложет. Мне стыдно перед тобой.
- Что ты, смеешься, что ли?
Захар удивленно сдвинул густые брови и неморгающе посмотрел на Илью. Кушнарев как-то виновато и загадочно улыбнулся.
- Верно говорю. Я ведь тебе много не рассказал...
- Что ж ты не рассказал?
- Я ведь люблю Оксану. Ты знаешь это?
- Нет, не знаю, но скажу только одно: такую девушку нельзя не любить. Що ж тут такого, и почему ты молчал?
- Потому, что плохо думал о тебе и о ней... Мне казалось, что когда вы были вместе в тылу...
- Стой, Илья! - перебил Захар и, склонившись к Кушнареву, горячо, взволнованно сказал: - Эта девушка для меня дороже родной сестры, понял? И кто о ней думает плохо, тому, Илья, надо отрубить башку!
- Руби мне первому, - коротко и покорно сказал Кушнарев.
Он только сейчас понял, как незаслуженно обидел друга.
