Я задохнулась, дернулась было, но он крепко обнимал меня другой рукой и не отпускал моих губ, а вторая его рука плотно лежала в самом низу моего живота, будто успокаивая пульс. Я почувствовала, как его указательный палец лег на губы влагалища, и я испугалась, что он сейчас просто проткнет там все этим пальцем, но он сказал в этот момент негромко: «Не бойся, я не пойду дальше», и действительно, он только мягко, приятно-нежно прижимал свой палец к этим губам, и я ощутила, как что-то влажное появилось там из меня, и это влажное смочило его сухой, чуть шершавый палец и сделало его еще приятней, нежней.

Теперь он перестал меня целовать, теперь мы сидели, просто обнявшись под пледом, и все мое существо сконцентрировалось на этом нежно-легком, уверенном и приятном поглаживании его ладони и пальцев внизу моего живота, где я сочилась истомой и непонятным желанием. Второй рукой он взял меня за локоть и направил мою руку к своей ширинке и прошептал: «Расстегни там», – но я и без него знала, что он хочет, и привычной рукой нырнула к нему под трусы. Горячий, вздыбленный член его оказался у меня в руке, я обняла его ладонью и стала медленно и нежно водить вверх и вниз, в такт движению его пальца у меня на влагалище. Но резинка его трусов мешала мне, мне было неудобно, и тогда он сказал:

– Опусти! Опусти мои трусы и брюки!

– Вы с ума сошли!

– Ерунда. Все спят. Под пледом ничего не видно. Давай! – сказал он весело, и мне вдруг тоже стало весело от этого приключения, и он чуть приподнялся на сиденье, а я двумя руками сняла с него брюки и трусы до колен, и теперь его освобожденный член был весь у меня в руках, он подрагивал, пульсировал.

– Сядь ко мне на колени, – сказал он вдруг.

– Да вы что! Сюда же могут войти!

– Ерунда! Ты сядь боком. Под пледом ничего не видно. Давай!

Он чуть приподнял меня рукой, под низ моего живота, а когда я садилась к нему на колени, он вдруг быстро, ловко спустил мои расстегнутые джинсы и трусики, и я – практически голая – оказалась у него на коленях, а его член уже вместо пальца оказался у меня меж ногами. Каким-то непроизвольным движением я сжала его коленками. Крепко, как клещами.

Он заерзал. Держа меня двумя руками за бедра, он попробовал приподнять меня – не вышло, попробовал разжать мои ноги, но, хотя я не рекордсмен по плаванию, ноги у меня крепкие, я судорожно сжимала их.

– Ты девочка? – спросил он.

– Да.

– Ч-черт! – сказал он с явной досадой. – Ладно, садись на место.

И сам стал надевать мне спущенные трусики и джинсы. Я села на свое место рядом с ним и затихла, я уже догадывалась, что сейчас произойдет, – сейчас он заставит меня сделать ему минет, но он все медлил. Он сидел, тяжело дышал, лениво обнимая меня одной рукой, голова откинута, глаза закрыты. Мне было жалко и его, и себя. Мне очень хотелось продлить то наслаждение истомой, которое родилось под его ладонью внизу моего живота, и я знала, что оно продлится во время минета, но не полезу же я сама к нему в ширинку.

Укрытые пледом, мы сидели молча и разгоряченно.

Вялой рукой он снова взял меня за локоть и направил мою руку к своему члену.

Я нашла его член и стала гладить, чуть сжимая. Толстый ствол был напряжен до предела.

И тогда он сильной рукой вдруг нажал мне на затылок и сказал, как когда-то Виталий Борисович:

– Поцелуй! Я прошу тебя: поцелуй!

Наверное, он думал, что и тут я ничего не умею.

Но, укрытая пледом, я с удовольствием принялась за знакомое дело.

Он застонал от удовольствия, новое желание и истома родились внизу моего живота, но тут он кончил, сперма ударила мне в рот, я еле успевала сглатывать.

Обессиленный, он с закрытыми глазами откинулся к стене, и я выпростала из-под пледа голову, утерла губы и тоже откинулась, дыша открытым ртом и слушая, как колотится мое сердце и как там, внизу живота, живет неутоленное жжение.

И в эту минуту в отсеке появился командир самолета. Он посмотрел на нас, решил, что артист спит, и, поманив меня жестом к себе, спросил тихо:

– Хочешь посмотреть кабину летчиков?

Я заерзала, незаметным движением застегнула джинсы и еще повозилась немного, застегивая под пледом блузку. Потом осторожно, будто артист и на самом деле спит (он замер под пледом со спущенными брюками и притворился спящим), я аккуратно выбралась из-под пледа, не открывая артиста, и ушла за командиром самолета.

Войди он пару минут назад, хорошую бы он увидел картину!

Через первый салон со спящими пассажирами командир самолета провел меня к двери в пилотскую кабину и открыл ее. За дверью была небольшая рубка штурмана. Конечно, это командир сказал мне, что это рубка штурмана. Здесь, в окружении больших ящиков с мигающими глазками, сидел молодой тридцатилетний блондин штурман, а потом была еще дверь, и когда командир открыл ее, я ахнула от восторга. Через стеклянную конусообразную кабину я увидела рассвет с высоты тысячи метров – я не могу это описать! Далеко впереди нас перистые облака были окрашены оранжево-зеленым светом восходящего солнца, внизу, далеко-далеко внизу, сквозь облака была видна земля – вся как лоскутное одеяльце в стежках речек, и самолет плыл над ней в окружении каких-то огромных ватно-белых хлопьев облаков. Нет, я все равно не могу этого описать…

Второй пилот – командир назвал его Володей – сидел справа в глубоком кресле, держал руку на какой-то рогатине (командир сказал мне, что это штурвал), над ним была большая панель с разными приборами и лампочками. Точно такое же кресло с такими же приборами и штурвалом было пусто слева, и командир вдруг сказал мне:

– Садись, поведи самолет.

Я посмотрела на него с испугом, но он улыбался поощрительно.

Я расхрабрилась и залезла в пустое кресло, но тронуть штурвал самолета я, конечно, боялась.

– Смелей! – усмехнулся командир. – Берись за штурвал.

Он взял мою руку и положил ее на штурвал, и теперь моя рука была на штурвале самолета, а на моей руке – рука командира, и он сказал второму пилоту:

– Убери автопилот.

И вот я чувствую, как сильная, уверенная рука командира чуть нажимает мою руку и штурвал чуть-чуть, на сантиметр, уходит вперед, и вижу, как земля и горизонт падают вниз, а мы словно идем вверх и вверх. Я поднимала самолет! Крепкая рука командира лежала на моей руке, и я почувствовала, как какой-то ток восторга и преданности прошел от меня к нему по этой руке, и в ответ он чуть сжал мою руку и заглянул мне в глаза.

– Нравится? – спросил он. – А теперь на себя, чуть-чуть.

Мы с ним выровняли самолет и опять повели его по курсу, я все не убирала своей руки со штурвала, и командир не убирал руку с моей руки, а другой рукой он надел на себя ларингофон.

И в это время второй пилот вдруг щелкнул каким-то рычажком, встал со своего кресла, вышел из кабины и закрыл за собой дверь.

Теперь мы с командиром вели самолет действительно вдвоем, и он все смотрел на меня и улыбался, и какой-то ток все шел и шел через наши руки друг к другу.

– Нравится? – опять спросил он.

– Очень! – сказала я.

Он нагнулся ко мне и поцеловал меня в губы, и я сразу ответила на этот поцелуй и тут же испугалась, что пошевелила рукой.

– Ой! Я двинула тут что-то! – сказала я. – Мы с курса собьемся!

Он улыбнулся:

– Не бойся. Мы уже на автопилоте. Ну-ка, поцелуй меня еще раз.

Я сделала это с удовольствием. Я сидела в кресле командира самолета «Ту-104» на высоте семи тысяч метров над землей и целовалась с командиром в пустой кабине, и чувствовала, как еще не остывшее, неутоленное артистом желание поднимается снизу моего живота и кружит мне голову. И я чувствовала, что такое же желание проснулось у командира. Я понимала, что второй пилот ушел не зря, что никто сюда не зайдет без разрешения командира и никто нам не помешает, и самолет идет на автопилоте, сам по себе, и потому я смело сняла руку со штурвала и обняла командира. Нам было очень неловко целоваться в тесной кабине, командир стоял над креслом согнувшись, и моя голова упиралась ему в бедро, и я сразу почувствовала, как в его синих авиационных брюках стала оттопыриваться ширинка.