Заведя семнадцать уголовных дел и отстранив от работы сорок милиционеров, следствие все пыталось выяснить, как машины с террористами проехали в город. Стены школы № 1 исписаны криком: «Менты – суки!»

Тогдашний министр внутренних дел республики Казбек Дзантиев подал в отставку. Руководители Правобережного РОВД, базирующегося в Беслане, были уволены сразу, а прокурор района Аслан Батагов, через три недели после 1 сентября так и не нашедший свою дочь, ушедшую на линейку, в те дни говорил, что не может спокойно говорить о случившемся, поэтому интервью не дает.

Остается выслушивать уцелевших свидетелей.

Начальная военная подготовка

Шестнадцатилетний (на момент захвата) Костя Марусич серьезен и внимателен, как разведчик. Отец у него русский, мать осетинка, оба языка Костя знает хорошо. Террористы, которых он видел близко, говорили между собой или по-русски, или на незнакомом Косте языке.

Он был в здании, когда начался захват, и не смог уйти, натолкнувшись на вторую цепь. Сколько было боевиков (штаб отрапортовал, что тридцать два)? В спортзале все время дежурили как минимум семеро, которым надо было меняться; все школьные помещения были перекрыты… Получается, что не меньше пятидесяти, что совпадает с количеством единиц оружия, о котором сказал тогдашний замгенпрокурора Владимир Колесников: 37 автоматов, 7 пулеметов, пистолеты, гранатометы; говорят, был даже огнемет «Шмель».

В спортзале Костя слышал разговор боевиков о том, что нужно вскрыть полы. Он показывает: вот здесь, на первом этаже, недалеко от входа, в библиотеке прорублены дыры в полу, отодвинуты слеги. Уходившие в библиотеку вернулись в спортзал с пластиковым мешком патронов.

Версия о том, что террористы заранее, под видом ремонтников, заложили в школе свои припасы, официально опровергнута. Вскрытие полов в библиотеке эксперты объясняют тем, что террористы хотели посмотреть, возможна ли атака из-под земли. Но очевидная тщательность предварительной разведки делала эту операцию бессмысленной. Может, они боялись, что снизу пустят газ? Но в спортзале первым делом были выбиты все окна, чтобы исключить газовую атаку, при том что сам выбор объекта захвата и огромное количество детей-заложников ее исключал. На всякий случай боевики взяли и противогазы.

Местные жители грешат на погибшую школьную заведующую хозяйством, которая наполовину ингушка, и рассуждают о деньгах, полученных директором школы на ремонт, произведенный ингушской бригадой. Начальник управления образования Зарема Бургалова в том сентябре сказала мне, что отпустила на ремонт около сорока четырех тысяч безналичных рублей, но они не успели дойти до адресата – ремонт в долг делала муниципальная бригада.

Костя упрямо показывает на деревья у входа: а зачем надо было во время ремонта спиливать стволы и ветки? Чтобы не мешали обзору? Боевики видели любое движение вокруг – они располагали системой наблюдения. Несколько видеокамер, установленных внутри и снаружи здания, передавали сигналы на монитор, в который террористы перемонтировали школьный телевизор. Были у них и более сложные приборы: как только стемнело, спецслужбы установили свои сенсорные датчики на частном доме рядом со школой, но снайпер боевиков их тут же уничтожил.

Профессионализм и слаженность были во всех действиях боевиков. А противостояли им, если не считать вмешавшихся в последний момент спецназовцев, солдаты-срочники и пузатые милиционеры с пистолетами. Так что помощь местного ополчения, прикрывшего огнем разбегающихся после взрыва заложников, оказалась нелишней, хотя не позволила установить нормальное оцепление. Впрочем, кто может гарантировать, что оно оказалось бы нормальным?

Костя встает в проеме раскуроченных дверей в коридоре первого этажа. Здесь взорвалась шахидка. Что это было – нервный срыв, раздрай в группе террористов или спланированный ход? Есть версия, что убитый милиционером на входе «негр» был руководителем отряда, и после его смерти среди боевиков начались разборки. Но самостоятельность отряда террористов – под большим вопросом, слишком точно все было рассчитано; скорее всего, они имели постоянную дистанционную связь с командованием, находившимся вовне.

Но тогда как объяснить приступы агрессии с расстрелами, которые сменялись относительным спокойствием? Боевики могли и засмеяться, когда малыш подходил с просьбой поиграть автоматом, могли поделиться едой и сводить в туалет, а там разрешить намочить майку, чтобы принести воды другим малышам… Большинство из них все же напоминали зомби, которые без приказа не сделают ничего. А чередование относительно доброго и запредельно жестокого поведения могло быть вызвано и корректировкой снаружи, зависевшей от реакции российских властей.

На второй этаж уводили роптавших, оттуда слышались выстрелы. Потом вызывали мужчин убирать трупы, но обратно они уже не возвращались – их тоже расстреливали. (В кабинете на втором этаже я через несколько дней вижу батареи под окном в крови, там лежат сигареты – их принесли друзья и родственники погибших, представляя, как перед смертью кто-то из них мечтал о последней затяжке.) Но одному удалось бежать. Он переваливал через подоконник своего умирающего земляка-армянина, тот умолял: «Добей!» – «Как я могу? Ты что?» Один из двоих охранников вышел, оставшийся менял рожок автомата, мужчина перевалил раненого через подоконник и выпрыгнул сам. Охранник начал стрелять вслед, беглец пополз, волоча поврежденную ногу. Милиционеры бросили дымовую шашку, и он дополз. И рассказал, что происходит внутри школы.

Охрана безопасности жизни

Снаружи в это время царил хаос. Штаб, руководимый начальником управления ФСБ по Северной Осетии Андреевым, не добился взаимопонимания с руководством республики и местными властями. Как, например, можно было организовать тройное кольцо оцепления, занизив число заложников? В цепь рядом с собровцами и омоновцами встали местные жители с белыми повязками, вооруженные винтовками, и приехавшие из Южной Осетии автоматчики и пулеметчики.

Московское начальство велело поменьше упоминать о требованиях террористов. А они, кроме вывода войск из Чечни и освобождения своих соратников по бандитскому налету на Ингушетию в июне, потребовали доставить в школу тогдашних президентов Северной Осетии и Ингушетии Дзасохова и Зязикова, советника президента России Аслаханова и детского доктора Рошаля, причем всех четверых. Было ясно, что их приглашают на казнь: Рошаль – «кровник» террористов по «Норд-Осту», Зязиков – основной адресат их атак в Ингушетии, Аслаханов – враг боевиков и соперник кадыровцев.

Требование о выводе войск в любом случае мгновенно выполнить нельзя. Выходит, разработчикам операции нужен был громкий теракт, и скорее всего заложники были заранее обречены, что бы ни происходило снаружи. Но сначала боевики проявили колебания – допустили в школу Руслана Аушева, бывшего президента Ингушетии, создавшего в свое время благоприятный климат для тылов Масхадова. Аушев попросил отпустить детей своего знакомого турецкого бизнесмена. Вместе с ними террористы неожиданно отпустили матерей с грудными детьми – 26 человек. На этом фоне бездействие Дзасохова особенно раздражало бесланцев и всю Осетию. А президент республики объяснял землякам, что в школу его не пускает Москва.

Аушев с разрешения Москвы обратился к заграничному эмиссару ичкерийцев Ахмеду Закаеву, чтобы тот связался с Асланом Масхадовым (на тот момент – главным сепаратистом) и попросил его выступить посредником. Масхадов обещал перезвонить, но не перезвонил. Возможно, он вел переговоры с Басаевым, организовавшим захват. А после объявил, что организаторов теракта надо бы судить, но военная обстановка не позволяет этого.

Второго сентября Рошаль сказал, что дети без пищи и еды смогут протянуть до вечера третьего или утра четвертого, а потом начнут умирать. (Многие из спасшихся действительно были обезвожены и серыми лицами напоминали узников Бухенвальда.) Надежда на успех переговоров затеплилась, когда террористы согласились подпустить к школе двух сотрудников МЧС, чтобы те вынесли трупы. Почему-то пошли не санитары, а два высоких чина – эксперты говорят, хотели разведать возможность штурма. И в это время – в 13.05 третьего сентября – грянул взрыв в спортзале, а через несколько секунд – другой.