Борьба не заканчивалась даже в темноте. Над позициями немцев русские «ночные ведьмы» рассеивали десятки тысяч голубых и малиновых листовок, в которых генерал Ляш, капитулировавший в Кёнигсберге, призывал солдат вермахта сложить оружие. Листовка служила пропуском в плен. Из русских громкоговорителей звучали вальсы Штрауса, народные песни и обращения «Свободной Германии» – организации немецких антифашистов в СССР.

Двадцать четвертого апреля Красная армия вышла на окраины Пиллау. Истерзанный город сопротивлялся, как раненый зверь. Улицы были перегорожены баррикадами, а за ними стояли танки и самоходки. Из проулков и подворотен торчали стволы орудий. На пустырях, во дворах и на детских площадках выросли бункеры и доты. В окнах домов сидели пулемётчики, в подвалах – фольскштурмовцы с фаустпатронами, на чердаках – снайперы. От причалов, черпая бортами, под бомбёжкой ещё уходили переполненные суда с ранеными и беженцами.

Советские офицеры рассматривали карты Пиллау – туристические путеводители общества «Сила через радость». Стрелы указывали направления атак, кругами были обведены разведданные очаги обороны, и для них, как в Кёнигсберге, командиры формировали особые штурмовые группы. Русские вломились в город по главной дороге – по имперскому шоссе № 131.

Здания, превращённые немцами в крепости, русские дырявили из орудий прямой наводкой бронебойными снарядами. На городском стадионе советские танки гусеницами смяли зенитные батареи вместе с расчётами. Несколько раз бойцы атаковали форт Штиле, в укреплениях которого зиял кратер январского взрыва; форт отбивался, и «катюши» прожарили его до самых глубоких казематов. Немецкая морская пехота оборонялась в казармах военного городка Химмельсрайх; городок окружили и раскололи на куски. Среди жилой застройки Пиллау нелюдимо темнела глыба Штокхауза – могучего бункера, врытого в землю на три этажа; пройдя сквозь бешеный заградительный обстрел, бойцы выжгли утробу Штокхауза через амбразуры из огнемётов. Приземистые фигурные бастионы форта «Восточный» затряслись от кумулятивных фугасов; форт безвольно вывалил из бойниц языки белых флагов. В парке Плантаже на скрещениях променадов под соснами в грунт были вкопаны «панцеры» – словно разлапистые железные пни: снаряды корчевали их и переворачивали набок. Моряки Кригсмарине врукопашную дрались до последнего за селение Камстигаль: здесь жили их жёны и дети. Обгорелые «ИСы» выкатились на больверки гаваней и садили из пушек по судам, уходящим в дыму за дамбу аванпорта. На верфях Шихау огромными дохлыми рыбинами лежали брошенные подводные лодки.

Батальон Володи Нечаева пробился к набережной Грабена. Пылающий «тигр» закупорил мост через канал, за ним в дыму скалились пулемёты. Канал был завален утонувшими судами – буксирами, баржами, лихтерами, катерами. Бойцы прыгали с набережной на палубы, перебрасывали дощатые сходни с борта на борт, лезли по надстройкам, по крышам рубок, хлестали по другому берегу из автоматов. Они первыми ворвались в разрушенные кварталы Хакена.

Немцы стреляли отовсюду – из почтамта, из руин ратуши, из кирхи, из окон гостиницы, со второго этажа гимназии. Для Володи всё слилось воедино: узкие улочки, мостовые, баррикады, трупы, перевёрнутые грузовики, окна, углы, двери. Перебежки, короткие очереди, серые фигуры в дыму, гарь, не хватает дыхания, груды кирпича, грохот, крики, пыль. В руках у Володи давно гремел немецкий автомат, магазины он вытаскивал из подсумков у мертвецов. Мокрая гимнастёрка побурела от кирпичной крошки. Все мысли были нацелены только на то, чтобы сразу гасить выстрелом любое шевеление.

Каким-то образом он очутился в тёмном подвале, наполненном немцами. Женщины в жакетах, тихо завывая, вжимались в углы. Пожилой господин в очках что-то объяснял взахлёб и пятился. Раненый солдат, лежащий на полу, тряс в воздухе зажатой в кулаке белой тряпкой. А посреди подвала стоял тот самый старик фольксштурмовец из Лохштедта – краснорожий и седой. Он держал ручной пулемёт с дырчатым кожухом и растопыренными станинами.

Надо было бросить гранату и метнуться наружу, но Володя почему-то не сделал этого. Не успел. Худенький белобрысый парнишка в комбинезоне вдруг кинулся на старика фольксштурмовца, вырвал у него пулемёт и с силой швырнул Володе под ноги, словно жертву, а сам распахнул руки и заслонил собою старика. Володю поразили огромные глаза немецкого мальчика – они были больше Второй мировой. За стенами подвала сотрясался и рушился погибающий город. Володя постоял, будто оглушённый, потом цапнул пулемёт за ремень и молча взбежал по лестнице прочь из этого подвала.

По дороге остановились у госпиталя: Луданная известила медицинское начальство, что сержант Нечаев пока поступает в распоряжение СМЕРШа.

Литовцы и сама Луданная жили в городке немецкой школы подводников – бывших пехотных казармах. «Бюссинг» подрулил к крыльцу причудливого и объёмистого здания с острыми фронтонами. При штурме Пиллау казармам повезло: немцы их не обороняли, а русские не крушили. Пакарклис, Юргинис и Гертус помогали солдатам разгружать ящики с книгами. Луданная курила.

– Госпожа капитан, – сказал ей Клиховский, – я хочу пойти с вами.

– Зачем? – холодно удивилась Женя. – Я сообщу вам результаты.

– Нет, – твёрдо возразил Клиховский. – Моё непосредственное участие в дознании – условие моего сотрудничества.

Женя смерила его оценивающим взглядом:

– Вы слишком многое требуете, Клиховский. Если станете мешать, я могу в любой момент отправить вас в лагерь для интернированных.

Клиховский ждал этого удара – и нанёс ответный удар:

– А я могу в любой момент довести до сведения вашего руководства, что в Пиллау находится Эрих Кох.

Луданная смотрела Клиховскому прямо в глаза. Что ж, теперь всё ясно. Они оба держат друг друга на прицеле. В их отношениях, как между Польшей и Союзом, существует своя «линия Керзона», которую следует соблюдать. И желание капитана Луданной отстранить Клиховского – нарушение уговора.

Володя не заметил их короткой электрической стычки. Он думал о старом фольксштурмовце. Немец сложил оружие, и Володя пощадил его тогда, а сейчас выдаёт контрразведке… Порядочно ли это? Старика могут отправить в плен как военнослужащего неприятельской армии… Но ведь он им и был. Там, в Лохштедте, он стрелял без всяких колебаний. Видно, сейчас в душе у Володи человек начал потихоньку вытеснять солдата – вот и одолели сомнения…

«Бюссинг» прокатился над Крепостным каналом по мосту Гинденбурга и свернул в кварталы Хакена. Володя в кузове поднялся на ноги, придерживаясь за крышу кабины. Он обещал капитану Жене показать тот дом, где в подвале наткнулся на фольксштурмовца, но теперь ему было трудно опознать нужное здание. В уличном бою он замечал укрытия, а не подробности архитектуры… Впрочем, он всё же вытащил из памяти кое-какие впечатления: подъезд со ступенькой, наполовину снесённый второй этаж, широкий карниз, а поодаль, за решётками стропил, закопчённая верхушка башни на берегу пролива… Володя забарабанил по крыше кабины. Грузовик затормозил.

– Это улица Лоцманов, – выбираясь из кузова, пояснил Клиховский.

Лоцманы Пиллау водили суда через пролив Зеетиф и по Морскому каналу до Кёнигсберга. Их опыт стоил весьма дорого, поэтому лоцманы обзаводились хорошим жильём на Хакене – в самом богатом и престижном районе города.

Теперь Володя вспомнил уже всё. Вот здесь они лезли через баррикаду, из которой торчал велосипед, а там горел «фердинанд»… Там, в воронке, залёг фаустпатронщик, и его прихлопнули гранатой… Из того окна бил пулемёт, и на балконе трепалась от взрывов простыня… Из этой дыры Мишка Худяков огнём прижимал власовцев, прячущихся в тех вон витринах, – власовцы не сдавались, потому что их расстреливали даже с поднятыми руками… Солнце тогда висело прямо над городом и шевелилось в дыму, словно клубок змей, а сейчас, на закате, багряно высвечивало фонарь маяка и дымовые трубы.

Приближался комендантский час, и немцы разошлись с улицы по своим убежищам, только пожилой господин в женском кухонном фартуке с рюшами напоследок подметал мостовую. Развалины были частично разобраны, битый кирпич уложен в кучу. На уцелевшем телеграфном столбе сидели две чайки.