Выходя в конце июля из Дворца правосудия, где я был на одном судебном процессе, я столкнулся со своим адвокатом Тессоном. Он был старше меня на добрый десяток лет.

- Дорогой Тессон! Я как раз собирался направиться к тебе домой. Мы с Иваной увозим тебя в Довилль, на виллу Гароди "Шер Ами". Ролан и его мадам Тереза тоже тебя туда приглашают на несколько дней.

Судебный процесс вернул меня к тем дням, когда я продал свою белокурую манекенщицу в гарем марокканского шейха. С ней приключилась невероятная история. Шейх, её купил, заковал в золотую цепь и золотые кандалы на руках и ногах. Цепь заканчивалась на ошейнике, в который были вделаны бриллианты.

Шейх развлекался с ней особенно первые три дня - за это время он изнасиловал её 27 раз. Спустя какое-то время он к ней охладел и стал ею развлекать приезжавших к нему бизнесменов. Один из них "сжалился" над девушкой и помог ей бежать во Францию. Здесь оказалось, что бизнесмен помог бежать девушке "корысти ради". Он отобрал у неё золотую цепь, золотые кандалы и ошейник с бриллиантами, а Катю выбросил на улицу. Хорошо, что Катя, по старым со мной делам, помнила наш пароль. Она позвонила мне и сказала по телефону одну только фразу по-русски "Гости из Москвы!" Этого было достаточно, чтобы я пошел к ней на встречу, но по голосу я её не узнал.

Встреча состоялась, и каково было мое удивление, когда я увидел перед собой Катю!

Она сделала вид, что зла не помнит и даже не думает, что это я её продал в гарем. Ей надо было вернуть свое "золото". И в этом деле только я один во Франции мог сделать для неё это. Она рассказала все, что с ней произошло в гареме. И потом умоляюще долго смотрела на меня, как бы говоря, что все забудет, только бы я помог ей. На деньги, вырученные от продажи золотых цепей она могла бы вернуться в Москву и ещё оставить кое-что про запас.

Несмотря на её умоляющие глаза, я некоторое время колебался, ведь я мог снова продать её в гарем. Но в то время я уже был женат на Иване, и мне захотелось быть добрым. Я помог Кате выиграть процесс против бизнесмена и вернуть деньги. Выиграть судебный процесс помогло то, что у неё сохранилась цветная фотокарточка, на которой она голая, но в цепях стоит перед жирными чернобородыми марокканцами, пальцы рук которых унизаны золотыми кольцами с драгоценностями.

Процесс мы выиграли. Катя положила свое золото в банк, но воспользоваться ей им не пришлось. Ее смертельно ранил наемный убийца, подосланный марокканским шейхом. Она как предчувствовала это и свое богатство завещала мне, надеясь, что я перешлю деньги, вырученные за него, её семье. Но я это не сделал. Таким образом, золотые цепи, кандалы и ошейник с бриллиантами достались мне.

...Некоторое время она ещё была жива. Ее доставили в один из пунктов парижской скорой помощи. Таких пунктов в Париже около 20. Это нечто вроде нашего "Склифа" в Москве, но в уменьшенном размере и очень хорошо оборудованных для сложных операций. Их значительное количество и доступное расположение позволяет быстро оказывать скорую помощь пострадавшим на улицах парижанам.

Я сумел посетил умирающую Катю. Меня пропустили к ней, предупредив, что наше свидание - это её последние минуты жизни. Взял её за руку и легонько погладил по щеке. Она открыла глаза и долго пристально смотрела на меня. Не знал, что в таких случаях надо говорить и молчал, потом погладил ещё раз, как можно нежнее по голове, плечам. На её глазах показались слезы.

- Это все! - тихо произнесла она. - Не уходи от меня, останься со мной до конца... Там темно и страшно...

Я прижал её руки к груди и смотрел на нее. Она беззвучно плакала, потом через силу попросила меня:

- Нарисуй меня!

Просьба показалась мне странной, но это была последняя просьба умирающего человека.

- ...Покажи мне, что ты нарисовал, - голосом, срывающимся на шепот, попросила Катя.

У меня в кармане оказался лист не очень чистой бумаги формата А-4. Иногда нужно что-то записать и я ношу с собой клочки бумаги и шариковую ручку. Потом записанное в редких случаях заношу в записную книжку, а больше всего перечитываю и храню в памяти. Память у меня отличная и не дай Бог, чтобы что-то записанное мною попало в другие руки.

На этом листке, изрядно помятом и немного залоснившемся от носки в кармане, штрихами, а художник я неважный, нарисовал лежащего на кровати человека: голова, низко лежащая на подушке, ноги чуть раскинуты, одна рука прижата к туловищу, другая немного приподнята с растопыренными пальцами. Немного подумал, и пририсовал к лежащей фигуре длинные распущенные волосы, разбросанные по подушке и груди - выпуклости, прикрытие простыней, ведь передо мной была женщина. Показал свой рисунок умирающей. Она смотрела на него до тех пор, пока могла. Наконец силы стали покидать её.

Она подняла на меня глаза и совсем тихо произнесла:

- Так, хорошо... хорошо... я, - больше она ничего не сказала. Между указательным и большими пальцами с силой зажала рисунок и пыталась поднести его к глазам, из которых текли обильные слезы. Очевидно, из-за них, она не смогла хорошо рассмотреть мой рисунок. Тело её дернулось и стало вытягиваться, потом расслабилось, и Катя испустила последний вздох.

...Я не смог разжать пальцы умершей и вырвал из её руки рисунок. Клочок чистой бумаги так и остался между её пальцев и ушел с ней в могилу. Зачем ей понадобился рисунок? Я понял: Катя хотела, умерев, ещё остаться в нашем мире, хотя бы в виде рисунка. И это удалось. Буду теперь хранить этот рисунок всю оставшуюся жизнь.

Смерть Кати навела меня на мысль: люди умирают по разному. В наше время это плохие, тяжелые смерти, чаще всего они происходят в муках. Войны двадцатого столетия, репрессии, убийства, тяжелые болезни изменили переход человека в мир иной - он умирает страдая и в сомнениях за прожитую жизнь.

Помню, в одной книжке прочитал про солдат российской армии, которых расстреливали в 1914 году за провинность перед царской властью. Их было 12. Расстреливали их в Кронштате. Дело было зимой, с моря дул сильный ветер со снежной порошей. Мороз доходил до 10 градусов. Солдат раздели на крепостном валу. Босыми ногами они стояли на смерзшемся снегу. Расстрельную команду выстроили напротив приговоренных. Опаздывал офицерский чин, чтобы отдать команду. Прошло пять, десять минут. Приговоренные стали роптать: "Замерзли, холодно, скорей бы стреляли!" В этих условиях люди торопились, чтобы их расстреляли. Появился офицер и отдал команду. Полуобмороженных солдат расстреляли.

Великий французский фантаст XIX века Жюль Верн умирал в своем доме, расположенном под Парижем. Вокруг умирающего сидели жена, дети и другие родственники. Жюль Верн лежал на кровати и молчал, молчали и все остальные. Чувствуя приближение смерти, писатель отвернулся лицом к стене, чтобы его родные не видели, как исказит смертельная судорога его черты. Перед самой кончиной ни он, ни его родственники не сказали ни слова.

Мне представляется, что совсем преждевременно умирают жестокие люди, как, например, Ленин, Гитлер или люди очень многое совершившие в жизни как Наполеон - все они не доживают до 60 лет. Когда я думал над этим, мне показалось, что чем умнее человек, тем он более жесток, т. е. у таких людей даже ум превалирует над эмоциями и чувствами. Получается, что холодный, расчетливый ум - это жестокий ум. И таких людей становится все больше и больше, эмоции и чувства человека или не развиваются в современном обществе, изолированном от природы техногенной цивилизацией, или быстро тупеют ещё с детства под бременем желаний, которых преподносит ребенку реклама, телевизор, кино.

К таким умным, но жестоким людям я отношу и дядю Колю, пахана нашего Светлого проезда. Это от него мы, компания "братанов", услышали интерпретацию слов Сталина: "Есть человек - есть проблема, нет человека нет проблемы".

- При социализме это только Сталин мог использовать, - говорил пахан. - А теперь в России все могут использовать такое положение для устранения людей. Самый лучший способ убивать человека - в подъезде, или под мостом, пахан при этом выразительно посмотрел на меня. - Но мостов в Москве на всех не хватит, остаются подъезды.