1

  Сразу за узкой каменной террасой начиналась равнина, полная странных конструкций: гофрированных металлических цилиндров, уходивших в пустую, без зелени землю; длинных металлических ферм, натыканных без видимой системы; бетонных куполов, как было проверено, пустых внутри. Квадратными пятнами выделялись бело-серые забетонированные площадки.

  Ближе к горизонту начинался хаос города - косящиеся набок многоэтажки разделялись проемами улиц, переплетались крышами, расходились над пустыми, без клочка зелени площадями. Кое-где дома на уровне крыш связывала тонкая металлическая нить, словно простегивала город крупными неровными стежками, но увидеть ее можно было лишь при помощи сильной оптики.

  Эйфелевы башни-близнецы находились гораздо ближе. Если взять бинокль, то их части можно было рассматривать во всех деталях. А если знать, в чем дело, то и находить отличия от оригинала.

  ДиСи в свое свободное время частенько сидел на парапете, свесив ноги в долину, с биноклем в руках. Ему было интересно все, что происходило в городе.

  Иногда к нему присоединялась Лиззи, четырнадцатилетняя девушка, с которой он жил.

  Сама Лиззи говорила, что ей семьдесят два года плюс степень Гейдельбергского университета и бог весть еще какие заслуги перед человечеством в деле борьбы с детским экстремизмом и защите конфет от детей. Или наоборот.

  Из-за этих двух цифр: четырнадцать и семьдесят два ДиСи никак не мог определиться, кем он является, педофилом или геронтофилом. Или обычным, ничем не выдающимся извращенцем с тягой к конфетному экстремизму.

  Лежа рядом с ней в постели и глядя на ее длинные ноги, груди, как половинки апельсинов, худощавую фигуру с безупречными формами, он спрашивал себя, что в ней такого, отчего они продолжают жить вместе. Ответов было слишком много, и каждый претендовал на право быть главным. Но пока ответы препирались между собой за первенство, Диси забывался в очередном желании и долгих, сладких как настоящие апельсины поцелуях.

  'Я придаю твоим вопросам без ответа оттенок благородства, - поясняла Лиззи. - Отчего они возвышаются в твоих глазах и приобретают несвойственный им смысл.

  Если бы у меня было четвертое желание, я бы потратила его на повышение своей аристократичности. В фиолетовых туфлях на тонких каблуках, с манто, в длинных красных перчатках я бы касалась страждущих, и их пустые вопросы приобретали бы лоск изящества, томности и даже скрытого значения'.

  Но поскольку четвертого желания у нее не было, равно как и туфель на тонких каблуках, она давала волю своем аристократичности на кухне, время от времени утонченно разбивая яйца о прохладный кафельный пол.

  Он тоже думал про желаниях, отчего их именно три, а не четыре, не два и не одно. Может, оттого, что три - известное сакральное число? Если из четырех благородных истин Будды вычесть единицу, получится именно три.

  Особой тревожности добавляло знание, что треугольник состоит именно из трех углов. При чем здесь треугольник, относилось уже к другому сакральному знанию, и было, в сущности, не важно.

  Троица легко извлекалась из истории. Три великих пирамиды. Тройственный союз. Три богатыря. Три товарища. Три толстяка...

  Опять-таки три корочки хлеба в небезызвестной харчевне 'Три пескаря', явно предназначенной для посещения именно тройками.

  Но главная мистичность заключалась в числе великих пирамид, которые попирали песок на плато Гиза. Несмотря на века пирамидовредительства, все эти поиски сокровищ внутри, экстремистские растаскивания облицовки и каменных блоков, невзирая на наждачные взгляды туристов, великих пирамид не уменьшалось, что поднимало сакральность цифры три на недостижимую для ума высоту.

  Часто к ним приходил серый полосатый кот, вечно всем недовольный. Кот, чье-то прихотливое желание, заявлял, что он против жестокого обращения с животными и уходил в дом рыться в бумагах и наводить беспорядок.

  'Если ты еще раз разбросаешь вещи, - говорили ему, - Мы перестанем тебя пускать'.

  'Я против бесчеловечного обращения с животными!' - меланхолично отвечал кот и убирался прочь, в переплетение металлических конструкций долины.

  Ни разу кот не уходил в сторону, противоположную городу, туда, где плоский берег отвоевал место у скал и где в одной части горизонта расстилался нежнейший, никогда не оканчивающийся фиолетово-красный закат. Там выступали из всегда ровной и тихой воды шестигранные базальтовые плиты, собранные в один неровный невысокий островок. И островок этот поддерживал странные сооружения, будто созданные взбесившимся механиком.

  Были еще острова, и над каждым размещалось свое собственное небо - от ясного синего безоблачного до пыльного пустынного, но эти клочки суши можно было увидеть только с самого берега.

  Там, безусловно, было интересно, и для кота в том числе, но кот упорно игнорировал загадки и сваливал туда, где никто не предлагал работу для ума.

  2

  Большой Пэн пришел однажды вместо кота. Протопал по тропинке со стороны города, поднялся по ступенькам на веранду, обсмотрел дом, в котором обитали ДиСи и Лиззи, и сказал, что его зовут Большой Пэн.

  Массивная фигура, расширяющаяся к середине за счет округлого живота, заставляла согласиться - да, его можно звать только так, а не иначе.

  Большом Пэне был одет в балахон до колен, давным-давно превращенный в жилетку путем энергичного отрывания рукавов, узкие штаны, выцветшие полосатые гетры и суровые туристические ботинки с толстой ребристой подошвой. За спиной Большой Пэн нес рюкзак и два узких длинных футляра, торчащих в разные стороны.

  Коротко постриженные волосы не давали никакого шанса всяким кепкам и шляпам. Это был короткий свободо и ветролюбивый ежик.